Когда ад замерзнет

— А это, милая, мебель-то не моя. И отсек не мой был, а Митрофановны, старой отравы. — Мария Дмитриевна засмеялась. — Отсек-то их был, у меня своего отсека не было, с Мироновной на двоих пользовались. А потом нам в дом газ провели, отопление паровое сделали, дрова и уголь не нужны стали, вот Галина мне и предложила выкупить отсек. А там эти мебеля старые… я думала в камине их пожечь, да сил порубить не хватило, уж больно крепкое дерево, сколько лет в отсеке пролежало, а ничего с ним не сделалось. Ну, отсек большой, так и осталось как было.

— А когда это было? Когда она вам отсек продала?

— И-и-и-и, милая, да разве я вспомню теперь! — Старуха засмеялась. — Не вспомню ни за что.

— Ну, до скандала вокруг Полины или после?

— До. — Старуха кивнула, подтверждая свои слова. — Вот год-то я не вспомню в точности, но года за полтора до этого скандала Галина и предложила мне отсек.

— И что вы там хранили?

— А считай, что и ничего. — Старуха развела руками. — Вот хотелось мне свой отсек иметь, мать-покойница все, бывало, сетовала: у всех отсек есть, а мы как коечники в чужом доме. А тут Галина с этим пришла, я и купила, чтоб мамашу порадовать, но хранить там было нечего. По жадности, можно сказать, купила. Купить-то купила, но так и стоял он у меня без пользы, я и открыла-то его лет через пять после покупки, котелок каминный искала. Галина продала мне этот отсек за копейки, лишь бы Зойке и ее матери-жадюге не отдавать. У них-то свой отсек был, но если б Галина мне не продала, Лешка б выпросил у матери отсек, она все ему отдавала, что просил, — кроме той игрушки с каретой. Тут уж кремень, и вот смешно сказать, но она им эту игрушку разбитую так и не простила, так-то.

А значит, у Митрофановны вполне могли остаться ключи от замков, и тридцать лет назад ей было пятьдесят шесть лет, она была сильная и здоровая тетка.

— Ступайте, девчонки, умаялась я с вами, сил нет. — Мария Дмитриевна засмеялась. — А после еще приходите, буду рада.

Ну, конечно.

18

Рита хлебает сваренный Степаном суп, а я сижу у Лилькиного аквариума и думаю.

В общем, ощущение как на необитаемом острове: фикусы и пальмы в кадках, мягкий зеленоватый ковер в листьях и цветах, и рыбки эти, затянуло — и туплю на них уже полчаса.

Значит, труп в отсек могла спрятать и сама Митрофановна, тем более что хоть отсек юридически чужой, а ключи у нее могли оставаться. И она отлично знала, что новая хозяйка этот отсек не использует. Отличное место для трупа, никому и в голову не придет искать.

Но я не понимаю, зачем было убивать Полину Щеглову. В то, что она путалась с местными мужиками, я тоже не верю, раз уж были они такой же пьянью, как и их сыновья, но зачем нужна была такая сложная интрига?

Нет, здесь не ревность и не боязнь потерять сына — Лешке было тогда уже не меньше тринадцати лет, он бы не бросил своих приемных родителей, ну помитинговал бы, возможно — и все.

Нет, тут что-то другое.

Я разворачиваю сверток, который дала мне Мария Дмитриевна. Фотографий немного, но некоторые из них очень старые. Какие-то красноармейцы в шинелях и буденовках, сестра милосердия, одетая как монахиня, только в белое, а потом девочка в клетчатом платье, с шелковым бантом на русых волосах. Я видела фотографию взрослой Полины Щегловой и могу предположить, что на этой фотографии если не она, то ее сестра, тот же разлет бровей, те же глаза.

И вот сестра милосердия на Полину похожа, но она могла быть ее бабушкой, если сопоставить даты. А то и прабабушкой. Нет, не стыкуется ничего.

А вот фотография какого-то дома, рядом сарай, у сарая две девчушки в каких-то бесформенных и бесцветных платьях. Не знаю, почему, но в селах часто детей одевают в невообразимые тряпки. Но то, что девочки — родные сестры, совершенно очевидно.

На обороте фотографии подпись: Полинка и Маринка, на память дедушке.

Ничего мне эти фотографии не дают.

— Смотри, что мы нашли.

Это Рита заглядывает на мой остров, и я этому не рада.

— Этот дом принадлежал когда-то Савелию Карелину, торговцу мануфактурой. — Рита садится рядом и показывает планшет, в котором тоже фотографии. — Вот он с семейством за полгода до революции.

На фотографии купец и купчиха, просто хрестоматийные: он с окладистой бородой, в суконном сюртуке и хороших сапогах, купчиха круглолицая, очень толстая, в кружевном чепце. А вокруг стайка детей, и это уже другое поколение: два мальчика в гимназических куртках, один — в университетском сюртуке, фуражку держит в руках. Две девочки-гимназистки в белых пелеринах, еще одна — уже барышня лет семнадцати, очень стройная, одета и причесана по моде, невеста на выданье. На лошадке-качалке мальчишка лет пяти, на руках у купчихи девочка не старше моей Лильки, а рядом на стуле девушка в темном платье держит на руках младенца.

Очень знакомое лицо у девушки.

— Кто эта девушка?