Когда деды были внуками

Так Савка познакомился с первой в своей жизни листовкой, а Кондрашов с того раза включил в свои вечерние обходы степи и их группу. Кондрашов, как и другие подпольщики, широко использовал эти ночевки для своей пропаганды и систематически обходил свои «гнездовья», особенно когда добывал листовки. Так подпольщики работали весь «дачный сезон». Зимой им приходилось свертываться, сокращать работу. Особенно в тех бараках, где имелись «штатные» хозяйские шпионы, как, например, в Савкином.

Потом листовки стали появляться сами по себе: то в бараках — на нарах, под ними, — то в шахте, то по пути к ней. И так — всюду. «Ясно, не один-два человека бросают их, а целая компания», — думал Савка и наконец месяца через два-три, набравшись храбрости, сказал Кондрашову:

— Дал бы ты мне листочков-то: чай, я тоже сумею раскидать где надо!

Кондрашов тотчас согласился — он давно хотел это предложить, но побаивался Савкиной простоватой внешности: засыплется малый, больно прост.

Но наружность оказалась обманчивой. Савка с первых же шагов проявил такую находчивость в этом опасном деле, у него был такой нюх на шпика, что вскоре он стал одним из лучших распространителей листовок.

— Талант! Ей-ей, талант! — восхищался Кондрашов работой Савки.

Они теперь виделись часто, и дружба их росла, несмотря на разницу лет: Савке шел восемнадцатый, а Кондрашову двадцать восьмой год.

А вот у Андрея для избранной им профессии таланта не оказалось…

Профессия шпика прежде всего требует тщательной маскировки, а Андрееве примитивное подхалимство и угодничество бросались в глаза всем и каждому.

Настоящий шпик старается быть и в личной жизни незаметным: чтобы окружающие вообще забывали о его существовании.

У недалекого же Андрея от его легких денег так закружилась голова, что его неудержимо повлекло ими хвастаться, величаться перед людьми; и, гуляя в кабаке, он с нарочитой гласностью расходовал свои длинные рубли, чтобы показать превосходство над голытьбой.

Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. И, напиваясь сверх предела, Андрей в кабаке выбалтывал то, что надо было скрывать.

Так Андрей провалился…

И, чтобы избежать участи Суконина, он был вынужден спешно переменить местожительство, не оставив адреса.

Да провалившийся шпик и хозяину больше не нужен: как погашенная марка, уже не имеющая хождения. Так и разошлись дорожки Андрея и Савки.

Тухлая печенка

Вскоре Савка «отличился»: неожиданно для всех (в том числе и для себя) сорганизовал молниеносную стачку за обеденным столом.

Получилось это так.

Однажды стряпуха подала на второе тушеную печенку. От печенки шел нестерпимый дух, и всем стало ясно, что она тухлая.

Шахтеры один за другим начали молча вставать из-за стола, кладя свои ложки на стол и угрюмо поглядывая на стряпуху. Та демонстративно гремела кастрюлями, делая вид, что ничего особенного не происходит. Старшие шахтеры, чертыхаясь, одевались — идти на работу.

А Савка и его сверстники — дружки-саночники и коногоны — все еще выжидательно сидели за столом: их молодые желудки совсем не насытились жиденьким супом и требовали пищи. Так прошло минуты две-три, показавшиеся Савке часами. О каждой из них в голову Савки наплывал какой-то бурый туман, а к горлу подступала и душила злоба, как тогда, у первого его хозяина — деревенского кулака. И, как и тогда, он вдруг неожиданно для себя вскочил и крикнул звонким, юношеским, срывающимся голосом:

— Да что же мы, псы, что ли, тухлятину жрать?! — и треснул изо всех сил по столу ложкой.

Вскочила и прочая голодная братва и, колотя ложками, завопила что-то несуразное.

Стряпуха сразу потеряла свой независимый вид, испуганно метнулась к кацавейке и, надевая се на ходу, не попадая в рукава, задом попятилась к двери.

Смятение вредной бабенки еще больше раззадорило ребят. Они стали швырять ей вслед куски печенки, свистели, улюлюкали… Затем, не слушая старших, повалили вместе с Савкой к конторе, куда скрылась стряпуха.

В контору они, правда, не вошли: не решились… Но зато пропели под окнами замечательную, тут же сложенную ими песню: про стряпуху, тухлую печенку и подрядчиково брюхо, какое он наел на этой печенке.

Она не была складной, эта песня, но ребятам она доставила огромное удовлетворение, облегчила их души и разрядила гнев; а через полчаса они уже снова лезли в шахту на пустой желудок.

Из конторы так никто и не выглянул. «Испугались!» — с гордостью решили демонстранты. Вся забастовка длилась не больше часа, но все же это был самостоятельный протест, и ребята имели право им гордиться.

Узнав о подвигах Савки, Кондрашов после обеда зашел к нему в барак.

Стряпуха, к счастью, отсутствовала, и Савка на свободе рассказал все, как было. Он сам не меньше других был поражен случившимся и рассказывал о нем, конфузясь за свое озорство.

Кондрашов похохотал сначала, а потом вполне серьезно сказал:

— Ну, а теперь собирай манатки: завтра выгонят.

— Я и сам так думаю, почесывая в затылке, согласился Савка.

Катаев предложил было поддержать Савку, пойти всем к хозяину, но Кондрашов сказал: