Когда душа любила душу

Катя любила жизнь и умела передать в своих песнях аромат времени, создать яркие персонажи. Говоря о Кате, я проводила параллели с творцами прошлого, оставившими след в мировой культуре, цитировала выдающихся мыслителей, слова которых создавали атмосферу презентаций, перекидывали мостик из прошлого в настоящее и будущее, устанавливали планку в оценке творчества, тем самым проявляя и подчёркивая значение поэтического наследия Кати Яровой. Мне близок подход Сергея Эйзенштейна, которого столь часто упрекали в излишней любви к цитатам, что он высказался на эту тему: «Я понимаю цитаты как пристяжные справа и слева от скачущего коренника. Иногда они заносят, но помогают мчать соображение разветвлённым вширь, подкреплённым параллельным бегом… Но — ни боже мой! — когда цитата идёт цитате в затылок нудным цугом!» Многие из тех, кто подходил ко мне после выступлений, говорили, как им понравились высказывания известных людей, которые я приводила, сопровождая их своими комментариями и связывая с Катей. «Сотни людей проходят мимо цитаты, пока они её не обрели сами в своей и по своей области — тогда они её видят: она им подтверждает или помогает до-осознать, до-тянуть», — писал Эйзенштейн.

Созвучные мне взгляды на искусство я находила порой у самых неожиданных авторов. Вот, например, цитата из книги «Легенда о Сен-Микеле» Акселя Мунте, врача, писателя, гуманиста, археолога, мистика и авантюриста: «Мы выехали на залитые солнечным светом луга и поля. И тут я услышал своего любимого жаворонка… Это самый великий артист из всех — он поёт сердцем». А вот что писал Стендаль в «Жизни Россини» об итальянской певице Джудитте Паста: «Уходя со спектакля, невозможно помнить ни о чём другом, кроме глубочайшего волнения, которое нас наполняет… Друзей г-жи Паста спросили, кто был её учителем как актрисы. У неё никогда его не было. Им было сердце». Катино «единство сердца и строки, поступка, жеста…» исповедовалось всеми истинно великими в искусстве, и это интуитивно чувствуют в их творчестве те, кто способен сопереживать. Когда я спрашивала слушателей, какие Катины песни им больше нравятся, половина отвечала «конечно, лирические!», а другая половина — «конечно, политические!». Общим было это «конечно», свидетельствующее о горячем, неравнодушном восприятии.

Настоящий поэт — это тот, кто делает поэтами нас. Александр Поуп писал, что дело поэта состоит в том, чтобы говорить то, что все мы чувствуем, но никто из нас не может так хорошо выразить. Это хорошо удавалось Кате. Она помогала людям глубже заглянуть в себя. Умела «отжимать гигантский смысл из будничных понятий», говоря словами Эмили Дикинсон.

Статьи Борхеса о литературе подтверждали мои собственные мысли, помогали «до-осознать, до-тянуть». «Страница, обречённая на бессмертие, невредимой проходит сквозь огонь опечаток, приблизительного перевода, неглубокого прочтения и просто непонимания. “Дон Кихот” посмертно выиграл все битвы у своих переводчиков и преспокойно выдерживает любое, даже самое посредственное переложение. Даже немецкий, скандинавский или индийский призраки “Дон Кихота” куда живее словесных ухищрений стилиста». Это приложимо и к Катиным песням. Как свидетельствует поэт В. Вишневский, Катины песни «и в пересказе способны впечатлять сегодня всех, кого хочется посвятить в это имя». Это же подтверждают и частые размещения её стихов в Интернете с чудовищными опечатками до того, как появились книга и официальный сайт. Ещё из Борхеса («Суеверная этика читателя»): «Нищета современной словесности, её неспособность по-настоящему увлекать породили суеверный подход к стилю, своего рода псевдочтение с его пристрастием к частностям. Страдающие таким предрассудком оценивают стиль не по впечатлению от той или иной страницы, а на основании внешних приёмов писателя. Подобным читателям безразлична сила авторских убеждений и чувств. Они ждут искусностей… Они подчиняют чувства… общепринятому этикету. Упомянутый подход оказался столь распространён, что читателей как таковых почти не осталось — одни потенциальные критики». На эту же тему высказывалась и Нина Берберова: важны максимальный смысл, словесная энергия, а не фокусы, заполняющие пустоту. Катина поэзия сильна в первую очередь способностью по-настоящему увлекать. Она превращает критиков в читателей, слушателей, возвращает им состояние со-творчества. «Гармонией упьюсь, над вымыслом слезами обольюсь» — и мурашки бегут, и дыхание перехватывает… Катя — живая иллюстрация взглядов Борхеса и Стендаля на искусство.

«Поэзия — это сознание своей правоты» (Мандельштам). «Поэзия — это крик о помощи» (Галич). У Кати крика о помощи не было. И не было иждивенчества.

Были любовь к жизни, любовь к людям и чувство ответственности. А вот сознание своей правоты с распадом страны и наступлением новой реальности стало ослабевать, о чём она говорила в последние годы на концертах и в интервью и писала мне в письмах. Она искала новые пути.