Когда душа любила душу

Казалось, были все предпосылки к тому, чтобы Катя Яровая стала широко известной — если не при жизни, то потом. Но этого не произошло. Этот феномен — незаполненный пробел в фундаменте её мифа. Я уже писала о причинах её малой известности, но есть и другие, в том числе более глубинные. Возможно, Кате не хватало полного перевоплощения в героя своего времени, выполняющего запрос толпы — пусть небольшой, — которая могла бы сделать её своим кумиром. Она оставалась собой даже в песнях с явно не тождественной ей лирической героиней. А её политическим песням не хватает антироссийского пафоса, чтобы её подняли на щит определённые группы диссидентов. В них речь шла о конкретных недостатках и проблемах в СССР и на постсоветском пространстве, но многие из них, кроме самых специфических, свойственны планете людей в любой её точке. С годами более важным становится не злободневное, а эпическое в её песнях.

Сначала стрелы и копьё,
Сегодня танки и ракеты,
А послезавтра вороньё
Лишь над обугленной планетой.

Всё больше дров, всё дальше в лес,

Иначе — в чем тогда прогресс?

…Мы рубим свой родимый сук,

В свои же попадем капканы,
Погибнем от своих же рук
В безумстве глупых великанов.

Чем дальше в лес, тем больше дров

Мы рубим для своих гробов.

Это относится и к таким известным политическим песням, как «Афганистан», где давно уже воюют совсем не те мальчики, перед которыми она пела в ташкентском госпитале, и «Песня про моё поколение». В первой из них схвачена важная примета нашего времени: война стала зрелищем для потребителей индустрии развлечений во всём мире, которые «не мигая смотрят в голубой экран», «пьют чай и точат лясы», пока им показывают по телику, как где-то гибнут люди.

Может, и хорошо, что Катя оказалась в стороне от чрезмерного внимания когорт, сотворяющих кумиров, а затем с наслаждением низвергающих их. Не было возни вокруг её имени, которая мешала бы людям, открывшим для себя её песенную поэзию, просто любить её. О ней написано несколько десятков статей, и все — с любовью, тогда как многих кумиров позднесоветского времени старательно спихивают с пьедесталов, даже Высоцкого. А какая была любовь! Катя говорила мне, что некоторые женщины признавались ей, что испытывают оргазм, слушая песни Высоцкого. «Ревёт стотысячное стадо и рукоплещет стадион». А назавтра то же стадо подвергает остракизму вчерашних любимцев.

Цветаева, говоря о Маяковском и Пастернаке, отмечала «объединяющий их пробел песни. Маяковский на песню не способен, потому что сплошь мажорен, ударен и громогласен… Пастернак на песню не способен, потому что перегружен, перенасыщен и, главное, единоличен. В Пастернаке песне нету места, Маяковскому самому не место в песне. Поэтому блоковско-есенинское место до сих пор в России “вакантно”… Для того чтобы быть народным поэтом, нужно дать целому народу через тебя петь. Для этого мало быть всем, нужно быть всеми, то есть именно тем, чем не может быть Пастернак… чем не хочет быть Маяковский: глашатай одного класса, творец пролетарского эпоса». Позднее вакантное блоковско-есенинское место занял Высоцкий. Народное начало присутствует у Кати, но и его она «пропускает через себя», индивидуализирует, исключая возможность «целому народу через себя петь». Она поёт от себя, хоть и выражая при этом чувства и мысли миллионов. Однако полного слияния с миллионами не происходит.

Думаю, её настоящее признание всё ещё впереди. Тим Сергэй назвал Яровую самым недооценённым бардом России, и должно наступить время, когда её наследие займёт подобающее место в пантеоне русской литературы и авторской песни. Высокие оценки её творчества и личных качеств звучали неоднократно, Катю считали «самой» не только в плане недооценки. Её часто сравнивали с Высоцким, называли «Высоцким в юбке» — в России это высшая степень признания для барда! Многие находили у неё общность с Галичем, имевшим огромное влияние в 60–70-е годы и оставившим глубокий след в истории бардовской песни в Советском Союзе. Белла Езерская писала, что Катя «оказалась единственным поэтом, кто написал своё семидесятническое мучительное “Печально я гляжу на наше поколенье…”», и что ею написаны «самые проникновенные стихи о любви», которые Белле «приходилось когда-либо читать в советской поэзии». Евтушенко выделил её среди бардов 80-х годов, назвав «певшей от имени молчащих», а Джимбинов, отмечая Катину единственность, уникальность, поздравил её: «Вы создали такие ценности, которые уже остались, даже если вы сегодня умрёте». Всё это слагаемые её мифа, до сих пор ещё не дописанного. Не может поэт таких «необыкновенных творческих качеств и достоинств» (Губерман) так и остаться «самым недооценённым».