Когда душа любила душу

Финансирование книги предвосхитило популярный сейчас краудфандинг, а также отразило важнейшую движущую силу в сохранении наследия талантливого барда — стихийную, народную любовь. Это отличительная черта именно Катиной поэтической судьбы: в ней стремились принять участие и оказывали реальную бескорыстную помощь не только родственники, друзья и поклонники уже признанного таланта, как это обычно бывает, а рядовые любители русской поэзии и авторской песни, которые были захвачены водоворотом несомненного, хоть и не раскрученного таланта, его магической силой. Охотно помогали, чем могли, и люди известные, добившиеся успеха в своей области, которых не оставила равнодушными судьба этой удивительной женщины. Всё это — камень в фундамент мифа Кати Яровой.

То же самое получилось, когда я попыталась организовать сбор средств на её лечение через «Новое русское слово». Как я упоминала выше, печатать призыв о помощи газета отказалась, согласившись лишь на публикацию стихов и пообещав выделить некую сумму из своего фонда. И вот в последний момент, когда номер со стихами и моей статьёй должен был идти в печать, из Москвы непонятными окольными путями пришло обращение, составленное друзьями Кати и подписанное цветом творческой интеллигенции, которое было добавлено к публикации. Произошла синергия яркого, пусть малоизвестного, таланта с магией имён, пользовавшихся любовью и доверием у читающей публики, что многократно усилило эффект публикации.

Жизнь в Красном уголке — тоже часть мифа, написанного судьбой, использованная Катей «на все сто» как повод для творчества, размышлений и для «воспитания» как аудитории, так и тех, кто предлагал напечатать эти стихи с цензурной правкой, что она категорически отвергала. До распада страны она своими политическими песнями помогала преодолевать «разруху в головах», но когда процесс зашёл слишком далеко и люди начали без разбору крушить всё вокруг, она взяла паузу. Вопреки ожиданиям многих, Катя не стояла на танке рядом с Ельциным и Евтушенко в августе 1991-го. Так распорядилась судьба, но это тоже было закономерно в рамках её мифа — ведь вскоре она устроила публичные похороны своих политических песен, а мне писала с иронией о распространённых тогда настроениях: «Тусоваться на баррикадах интересней, чем работать».

В телеинтервью Арону Каневскому за три месяца до смерти Катя сказала, что её политические песни — это «всегда немножко “плюс”, как в театре — на галёрку… Я играла роль борца за независимость и свободу. Хотя я всегда была за независимость и свободу. Но всегда немножко такого экстремизма, напористости какой-то». Из-за этих песен у неё при жизни не вышло ни одного аудиоальбома, потому что давать одну лирику она отказывалась («мне предлагали только пол-лица своего показать»), а политика не проходила из-за цензуры. Полагаю, что Катины политические песни не столько пол-лица, сколько отдельное лицо, даже, может быть, театральная маска. Два лица, два плодоносящих лона бродячего поэта, чьё творчество по природе своей сродни театру, балагану. Сам факт публичных похорон политических песен в 1991 году подтверждает, что они занимали особую нишу, — она писала их тогда, когда они были нужны людям. Похоронить лирические песни значило бы похоронить себя.

Лишь много позже я поняла, почему она устроила эти похороны. Есть время собирать камни и время разбрасывать камни. Мир стремительно менялся, и наступало время, когда нужно было начать собирать то, что было разрушено и разбросано. Она критиковала недостатки своей страны, когда это было небезопасно и требовало незаурядного мужества, но когда все кому не лень начали ругать и рушить страну, где они жили, она не захотела в этом участвовать и заявила об этом публично, для чего нужно было не меньшее мужество. Так же не принято было в то время критиковать Америку, а она высказала вполне справедливые критические замечания в интервью Инне Кошелевой в январе 1992 года. Она всегда была на шаг впереди устоявшегося в массовом сознании мировоззренческого шаблона. Её высказывания и поступки были «на вырост», на будущее. Это тоже часть её мифа. Загнать её сегодня в узкие доспехи политических песен было бы несправедливо по отношению к ней, она это понимала сама и давала понять другим, хотя раньше эти песни были её «коньком». Из интервью Кошелевой: «Не хочу застрять в своём бардизме, как солдат застревает в военных своих годах, которые были полны для него смысла потому, что на него смотрело всё общество». И далее: «И когда мы вместе выйдем на новый уровень понимания мира, возможно, я напишу новые, не похожие на сегодняшние, мои стихи. Или — не напишу».