Когда душа любила душу

Интересно музыкальное решение: скачки на октаву в начале строк с девятью слогами чередуются с мелкими шажками секундных интервалов в остальном тексте. Тональность первой половины строфы (до «наш пыл») — ре минор натуральный, переходящий в мелодический. Во второй половине строфы натуральный ре минор переходит в ре мажор через встречный фа диез и в конце возвращается в мелодический минор. Мелодический минор позволяет осуществить повышение на полтона (си, до диез) при восходящем движении и обратное их понижение на полтона (до, си бемоль), т. е., возвращение к натуральному минору при нисходящем. Это, как и короткая вылазка в мажор, разнообразит монотонность движения и соответствует смысловому развитию текста.

При всей ироничности, это не просто сатира на поездки «блондинок» в отпуск «на югá» — об этом говорят романтические воспоминания героини по возвращении:

Мне долго ещё будет сниться,
лишь я сомкну ресницы,
загар твой золотистый,
над кортом белоснежной птицей
взлетает мячик твой,
как будто бы живой…

Катя говорила мне, что ей советовали выбросить эти строки. Я же поддержала её версию: именно это делает песню уникальной, с сочувствием «маленьким человекам» с их маленькими радостями жизни и несбыточными мечтами о любви.

Мастерски сделана и простая на первый взгляд «Песня»:

В последний раз я окунусь и побегу, волос не осушив.
Закончен час воскресный мой, каникулы души.
И в море морду окунув, все так же будет плыть Медведь-гора.
И чайки с морем не расстанутся, а нам — пора…

Упругий, стремительный ритм раскачивает каждую строчку туда-сюда, туда-сюда, так что они совсем не кажутся длинными. Как прыжки через скакалку, как разбег — бултых — на берег. Аллитерации предпоследней строки в быстром темпе звучат, как скороговорка. То же самое во второй строке следующей строфы: «Прощайте, гроты, крабы, мидии, медузы, нас зовут дела». А перед этим — «Забудут солнца поцелуи, ласки волн тела…» Эти поцелуи летнего солнца в сочетании с ласками волн создают волнующий, чувственный образ, дающий физическое ощущение лета, юга, моря, беспечности, влюблённости… И всё это без нажима, сантимента, аффектации, беглой скороговоркой — лишь в конце строки протяжная гласная, как передышка.

Рядом с этими размышлениями в моих записях — цитата из книги «Шёлк и сталь. Женская тема в жизни и творчестве Зеева Жаботинского»: «Всё, что есть на свете хорошего, всё ведь это ласка: свет луны, морской плеск и шелест ветвей, запах цветов или музыка — всё ласка. И Бог… Он, вероятно, тоже ласка. А лучшая и светлейшая ласка называется “женщина”».

Один из почитателей творчества Яровой, Вадим Р., заказавший у меня кассету с песнями «своей любимой Кати», написал мне с трогательной искренностью, что «был восхищён её профессионализмом и красочностью изложения, после чего вынужден признать: таким ярким талантом может обладать только женщина. Мужчин таких не может быть вообще».

Миф Кати Яровой

Вокруг имени любого человека, внёсшего сколько-нибудь заметный вклад в жизнь общества, неизбежно возникают свои мифы и легенды. Виктор Гюго писал: «У истории своя правда, а у легенд — своя… Правда легенд — это вымысел, стремящийся подвести итог явлениям действительности. Впрочем, и легенда и история обе идут к одной и той же цели — в образе преходящего человека представить вечночеловеческое». На пустом месте легенду не построишь. Она рождается там, где есть талант, самобытность, судьба. Понятия легенды и мифа частично перекрываются. Джордж Шёпфлин говорил, что «главное в мифе — это содержание, а вовсе не соответствие историческим свидетельствам». Есть свой миф и у Кати Яровой, обобщающий то, что делает её уникальной. Миф пишет сама судьба. Но и Катя, сознательно или неосознанно, этому помогала, отсюда «я по звёздам, как по нотам, пропою свою судьбу». А в ироническом посвящении себе в сентябре 1983 года писала:

Душеглотательница
                      неистовая.
Иллюзионистка
                      с гитарой лаковой.
Звезды монистами
                      в руках позвякивали.
В губах сигаретка…
Судеб повелительница —
Сивилла? Субретка?
Мифотворительница.