Когда я уйду

В моей голове теснится сразу ряд вопросов. Мы оставили дом незапертым? А если даже и так, какой представитель фирмы бесцеремонно в него ввалится? Интересно, крыльцо окончательно отойдет от дома под весом этого типа? Неужели толстяки вообще не чувствуют холода? Ему, похоже, вполне комфортно в рубашке с короткими рукавами, а я, даже закутанная в любимую черную парку, начинаю дрожать.

Сэмми появляется в дверях за спиной парня. Сначала я так же поражена, увидев ее. Но тут же нахожу несколько ответов.

Я дала ей ключ, когда мы только сюда переехали, потому что она первой дала мне ключ, а потом смотрела на меня до тех пор, пока я не протянула ей свой.

– Вот и вы, – говорит она, помахивая пальцами-сосисками в мою сторону. – Этот парень стоял на крыльце в такую холодину. Подумала, что можно его впустить. Вот что я обожаю в маленьких городах. Тут все соседи – друзья. Не могла бы жить в Атланте или Нью-Йорке. Черт, даже Саванна – и та из кожи вон лезет, чтобы сравняться с большим городом. Там живет моя кузина. Пишет, что там легче схлопотать пулю, чем занять сахар.

Она принимается яростно дергать пояс брюк.

Мы с Джеком подходим к крыльцу.

– Я выпущу Бенни, – говорит он, протискиваясь мимо Сэмми и парня. И исчезает в доме.

– Так где вы были? Никогда не видела мистера продвинутого ветеринара при свете дня. Когда вы только переехали, я подумала, что он вампир.

Она смеется собственной шутке. Снова поправляет брюки.

– У доктора, – отвечаю я и обращаюсь к оценщику. – Простите за опоздание. Вы сделали все необходимые измерения?

Он открывает рот, но Сэмми снова вмешивается.

– Доктор?

Ее глаза загораются.

– Можете не говорить. У вас двоих… О, не стоит и спрашивать. Это не мое дело.

Я еще не совсем пришла в себя, поэтому я не сразу понимаю, о чем она подумала, и меня охватывает ужас.

Только не говори. Пожалуйста, не говори это вслух.

Но она говорит. И пухлые щеки раздвигаются в улыбке.

– Это ребенок?

Я замираю, только сейчас осознав еще одну беду, которую принес нам Множественный Рак. Джек не купит муравьиную ферму. Я никогда не буду матерью.

Я медленно качаю головой, и оценщик пользуется наступившим молчанием. Он говорит, что измерил все комнаты. Он говорит, что нечасто видит настоящие деревянные полы двадцатых годов. Он говорит, что это прекрасно. Он говорит, что легко сумеет восстановить их в первоначальном блеске за тысячу восемьсот семьдесят пять долларов, включая материалы и работу, но не включая налог на продажу. Потом спрашивает, заметили ли мы неровность, которая идет по всей длине кабинета и кухни.

– Это может значит, что с домом проблемы, – говорит он.

Я смотрю на него.

– Не понимаете? Что-то неладно с фундаментом. Я бы это проверил. Вы же не хотите, чтобы дом обрушился, пока вы спите? – хмыкает он, протягивая мне свою визитку.

Я беру ее.

А потом начинаю плакать.

Джек не умеет готовить. Когда я впервые провела с ним ночь, он предложил приготовить завтрак. Яйца были недоварены, тосты сгорели, а бекон – пережарился. Сидя на стуле за гранитным островком, с вилкой в руке, я уже готовилась сказать ему, что это восхитительно, но я просто не слишком голодна. Он откусил кусочек черного, крошащегося хлеба, положил на тарелку и взглянул на меня.

– Вафли?

Я облегченно улыбнулась и быстро добавила в мысленный список достоинств и недостатков Джека: классный в постели, никудышный на кухне.

Так что вечером, когда Джек говорит, что собирается приготовить мне обед, не удивляюсь, что он ставит передо мной дымящуюся миску с куриной лапшой. Хотя это не органическая пища и строго запрещена при моей диете, я держу несколько жестянок в кладовой на случай чьей-то болезни. И я скучала по соленому бульону, резиновому цыпленку и раскисшей лапше. Именно это я подогревала, когда болела и не ходила на занятия. И сейчас ностальгия – как теплые объятия, когда я больше всего в этом нуждаюсь.

Сидя на диване, глядя на голубой экран телевизора, но фактически не видя происходящего на нем, я сую ложку в миску, только чтобы понять: ложка стоит в супе. Это, скорее, похоже на овсянку, чем на суп. Что-то во мне взрывается.

Я смотрю на Джека, возвышающегося рядом, как мэтр в дорогом ресторане, готовый исполнить любое мое желание.

– Ради всего святого, у тебя степень доктора философии! – кричу я. – Почему ты не знаешь, что нужно ДОБАВЛЯТЬ ВОДУ В КОНСЕРВИРОВАННЫЙ СУП?!

Я снова начинаю плакать.

Не лучший момент моей жизни.

Ночью Джек обнимает меня, пока не засыпает, тихо похрапывая мне в ухо. Уверившись, что он спит, я тихонько отстраняюсь и ложусь на спину. Смотрю в потолок. На вентилятор. Он похож на морскую звезду, мой потолок. Дно океана.

И думаю о смерти.

В старших классах я часто лежала без сна по ночам, потрясенная мыслями о смерти. И не сама идея исчезновения вселяла ужас в мое сердце, а то, что следует дальше. Невозможность существования. Большой Остров Пустоты в Великом Зазеркалье.

Паника ускоряла биение сердца, пока я не почувствовала, как оно колотится в ушах. Пришлось сесть и включить свет. Избавить комнату от густой темноты, в которой так трудно дышать.