Когда я уйду

И это напомнило, что, когда у меня в первый раз обнаружился рак, я поняла: единственное, что может быть хуже рака, – это попытка объяснить людям, что у тебя рак. Я уже не говорю о близких родственниках вроде матери, которая так разрыдается, что наверняка потеряет сознание от таких усилий.

Но опять же, еще неприятнее сообщать новости людям, которые присутствуют в твоей жизни в силу обстоятельств: коллегам, соседям, парикмахеру. Тебя жалеют. Но тут же начинают давать советы. И речь всегда начинается с «моя двоюродная бабушка Этель» или «кузина мужа моей лучшей подруги», потому что все знают кого-то, болевшего раком. И тогда приходится выслушивать их истории о страшном раке и лечении, которому подвергались больные. Все почему-то мнят себя экспертами в онкологии. И это так утомительно.

Мой мобильник неожиданно оживает на журнальном столике, прерывая невеселые мысли.

Кейли. На этой неделе она звонит сотый раз, и я больше не могу отмалчиваться.

– Дейзи, – шипит она мне на ухо, когда я отвечаю. – ГДЕ ты была?

Я подношу телефон ближе к уху, стараясь расслышать.

– Почему ты шепчешь?

– Я в чулане творческого класса, – говорит она.

Я представляю ее прячущейся среди полок с палочками от эскимо и банками темперы всех основных цветов. А также безопасных ножниц с пластиковыми ручками. И тут меня словно перенесли назад в начальную школу, потому что до ушей доносятся слабые голоса поющих детей.

– Ребятишки все еще там?

– Да, – шепчет она. – Памела ведет кружок. Я сказала, что мне нужно папье-маше.

– Что случилось?

– С папье-маше? С ним все в порядке.

– Нет, с тобой. Почему ты звонишь посреди уроков?

– О да. Гаррисон пришел. В школу. Думаю, он меня преследует.

Я молчу, пытаясь вспомнить, кто такой Гаррисон.

– Девятнадцатилетний баскетболист, – подсказывает Кейли.

– О, Иисусе. Конечно, он тебя преследует. Ты – кугуар, укравший его девственность.

– Он не был девственником.

Кейли делает паузу, и я знаю, что сейчас грызет ногти. Ее вечная нервная привычка.

– Я так не думаю. Но все равно, где ты была? И что случилось у доктора? Я всю неделю пыталась до тебя дозвониться.

Обыденность нашей беседы на короткий миг втягивает меня в другую вселенную. Мимолетную, свободную от рака вселенную, где я могу дышать без стальной пластины, давящей на грудь. Но ее вопрос взрывает защитный пузырь, и я с грохотом лечу обратно в реальность.

И рассказываю о том, что было у доктора.

– Мать твою, – выдыхает она.

– Да, – соглашаюсь я. Потому что всегда любила в Кейли ее честную лаконичность.

Закончив разговор, я снова возвращаюсь к компьютеру и открываю «Гугл». Набираю в строке поисковика: «Рак груди IV стадия».

У меня перехватывает горло, когда первая же ссылка, на которую я кликаю, повторяет сказанное доктором Сандерсом. «Неизлечим».

Слышать это невыносимо. Видеть – подлый удар в живот.

Я продолжаю читать. Согласно WebMD, варианты лечения – химия и облучение, но они лучше действуют на ранней стадии IV, когда метастазы, кроме груди, распространились в еще одно место. Я считаю части своего тела, пораженные метастазами: мозг, легкие, кости, печень. Четыре.

Потом мой взгляд падает на ссылку. История в «Нью-Йорк таймс» о женщине, которая прожила семнадцать лет с четвертой стадией рака груди. Во мне загорается надежда. Я кликаю на ссылку и пробегаю глазами статью. У нее метастазы распространились только в кости. А гормонотерапия сработала. Мой трижды негативный рак груди не реагирует на гормонотерапию. Надежда гаснет.

Остаток дня я брожу по лабиринтам информации о раке груди. Читаю очень личные блоги умирающих. Плачу, когда замечаю, что последняя запись в моем любимом сделана два года назад. Жадно глотаю истории о чудесах, в которых люди клянутся, что излечились вливаниями витамина С, гипербарической оксигенацией[12], диетой с китайским жемчужным ячменем. И делаю заметки, чтобы потом расспросить доктора Сандерса. Проглядываю сотни статей из медицинских журналов и сообщения о последних исследованиях.

К вечеру спина затекает, глаза горят, и я эмоционально подавлена. Существует столько работ по раку и можно читать их хоть десять лет подряд, но это все равно что сделать один шаг, когда остальные бегут марафон.

Я смеюсь над своей самонадеянностью. Тысячи ученых посвятили жизни, чтобы найти лекарство. Спасти жизни. А я, всего лишь немного посидев в «Гугле», считаю, что ответ выскочит сразу? О, вот что тебя излечит! Вот где ответ!

Я точно знаю, что Джек прилагает те же самые бесплодные усилия. Когда он не говорит по телефону с доктором Лингом или другими студентам, пытаясь нагнать то, что пропустил сегодня, и не спрашивает о Рокси, я слышу, как он стучит по клавиатуре компьютера.

Я закрываю ноутбук и кладу его на журнальный столик. Слышу шаги Джека в коридоре. Они останавливаются у двери. Я поднимаю глаза.

– Разрешите войти?

– Так и быть, – киваю я, поднимая руки над головой.

Он садится рядом на диван и тянется к моим ногам. Поднимает их на колени и начинает растирать затянутые в носки щиколотки. Я издаю тихий стон, кладу голову на подушку и закрываю глаза.

– Обедала? – спрашивает он.