Когда я уйду

Но есть кое-что, чем я восхищаюсь в ней: у нее был план.

В пятницу приходит проектировщик, проверяющий происхождение выпуклой неровности в кабинете. И новости, которые он сообщает мне, ненамного лучше.

– Это подпорка. Поставлена наспех, – объясняет он, жуя зубочистку. – Похоже, установлена пять-десять лет назад. Что-то вроде пластыря на рану.

– Но инспектор сказал, что выпуклость ничего не значит. Просто осадка, нормальная для такого старого дома.

Он пожимает плечами, игнорируя непрерывное тявканье Бенни, который вертится у его ног, требуя, чтобы ему почесали за ухом.

– Плохой у вас был инспектор. Бывает.

– Так что нам делать?

Я нагибаюсь, чтобы подхватить Бенни одной рукой, и он вознаграждает меня, облизывая щеки шершавым язычком.

– Нужно семь, может, восемь новых балок.

Он вынимает изо рта зубочистку и держит ее двумя пальцами, как крошечную сигарету.

– Но это обойдется недешево.

– Сколько?

– Если по две сотни за балку – тысяча четыреста – тысяча шестьсот.

Я благодарю его, закрываю за ним дверь и прислоняюсь к ней спиной. Опускаю извивающегося Бенни на пол, и он бежит к кабинету Джека. Будь моя мама здесь, она наверняка процитировала бы одно из вышитых изречений, развешанных по всему дому, вроде «Пришла беда – отворяй ворота». Или: «У каждой тучки есть серебряная подкладка». Почему у нее на каждый случай есть свои пословицы? И нет ли там пословицы про цунами? Потому что сейчас в моей жизни, кажется, бушует именно оно.

Я смотрю на часы.

Половина десятого.

Нужно загерметизировать окна.

Нужно рассчитать, сколько заплатить за новые балки в подвале.

Нужно позвонить доктору Сандерсу и спросить, как попасть в группу клинических испытаний.

Я глубоко вздыхаю, оставляю свой пост у двери и иду по выщербленному полу коридора. Сворачиваю в спальню, полностью намереваясь застелить постель, взбить подушки и оставить крохотную спальню в полном порядке. А самой начать свой день.

Но вместо этого ложусь, забираюсь под одеяло и тут же засыпаю.

Уик-энд проходит как во сне, и я понимаю, что смотрю, в основном, на три вещи: морскую звезду потолочного вентилятора, озабоченное лицо Джека, маячившего в дверях спальни, и на изнанку собственных век. Временами я просыпаюсь и нахожу кусочки фруктов на тумбочке: яблок, бананов, апельсинов, которые Джек оставлял мне, как приношение Помоне[14]. Я ем, не чувствуя вкуса, чтобы избавиться от урчания в животе. В редкие моменты просветления, приходя в сознание, я замечаю рядом с гроздью винограда брошюру, которую дал второй доктор. Не могу вспомнить, это я ее туда положила или Джек. Немного раздраженная, я подкладываю подушку под спину, чтобы сесть повыше, и листаю ее, жуя зеленые ягоды.

Заглавие «Как справляться с раком в терминальной стадии» напечатано на фоне грозовой тучи, сквозь просвет в которой едва проглядывает солнце.

Очевидно, та самая тучка с серебряной подкладкой.

Я закатываю глаза.

Внутри сообщается, что у горя семь стадий. Мое раздражение уменьшается, когда я вижу список. Списки – вот это я понимаю. Списки – это мое. Я читаю пункт первый.

Шок и отрицание.

Да! Я испытала и шок, и отрицание. Я чувствую себя, как в шестнадцать лет, на контрольном опросе по математике. Я получила ответ. «Верно! Далее!»

Гнев и попытки торговаться.

Гнев – да. Попытки торговаться?

«Вы можете безуспешно торговаться с высшими силами, вроде: «Если исцелишь мой рак, я проведу остаток жизни, работая волонтером и жертвуя на благотворительность».

Хм-м-м… Неверно! Я пропустила эту стадию, отчего мне становится не по себе, потому что не люблю оставлять что-то незавершенным. Я решаю вернуться потом, а пока идти дальше.

Депрессия.

«Эта стадия может не начаться даже через несколько месяцев после постановки диагноза, но обычно сопровождается долгим периодом грустных размышлений и изоляции от людей. Вы можете постоянно хотеть спать и не пожелаете вылезать из постели».

Теперь я просто лопаюсь от самодовольства. Меня диагностировали менее недели назад, и я уже на третьей стадии. Я Продвинутый Скорбящий. Если бы ставили оценки по скорби, я была бы отличницей.

Я кладу брошюру на тумбочку, поворачиваюсь на бок и засыпаю.

В субботу вечером, по крайней мере, мне кажется, что это вечер субботы, знакомый звон ложки о миску доносится из кухни. И я понимаю, что Джек ужинает хлопьями с молоком. Меня так и подмывает встать и приготовить ему настоящий ужин, но порыв прошел так же быстро, как нахлынул. Я снова закрываю глаза и отплываю в пятый или шестой раз. Я потеряла счет.