Я перестала – издалека донеслось что-то. Ох. Да это все тот же лесовозный поезд на стрелке в Нево дудит. С грузом бревен за неделю с Волдырного ручья. Если только расписание не сменили где-нибудь много лет назад с тех бессонных ночей, значит, полночь скоро. Страстная пятница вот-вот, можно сказать наверняка, станет Безобразной субботой. На Пасху вообще не похоже. Слишком тепло. Впервые Пасха так поздно выпала на конец апреля, что Страстная пятница мне на день рожденья пришлась, – впервые, наверно, с той первой весны, когда я вышла за Эмери. С той первой весны в Орегоне. Тогда вот тоже было жарко и чудно́. Может, еще остынет, и как яйца искать пойдем, так обычный ливень хлынет. Но все равно, когда сегодня из Юджина выезжали, гляжу – а многие уж поливают. А ночью воздух сухой, как кость. Окстись как странно.
Я губы сжала потуже и спокойно себе напоминаю: Да ничего не странно, Дура ты Старая. Это ж наша-с-Эмери старая хижина, наш прежний участок возле Нево. А в ответ мне кто-то голосит: Чего ж тогда тебе все,
– Да что ты, малый, вечером же преподобная доктор У. У. Полл Богодухновенную Службу в вестибюле устраивает, этого я
А он со мной на них пару раз уже ходил и знает, что в службах доктора примерно столько же духа божьего, что и в глиняном заборе, поэтому в ответ только закряхтел: фу, грит.
– Миленький, считай, это
Вот тогда я, значит, и почувствовала. А он в меня вцепился. Тут он бывает чистый дед, коли ему блажь какая взбредет, а он думает, это ради чьего-нибудь блага. Я с телефоном иду «Тайную бурю»[215]
прикрутить, а сама одну отговорку за другой ему выкладываю, почему ехать не могу, пока он наконец не вздыхает и не говорит: ладно, грит, тогда я, наверно, тебе секрет должен выдать.– На самом деле, бабуля, мы все тебе день рожденья устроили, будет сюрпризом, не будь ты такой старой упрямой козой.
Я ему грю:
– Милок, ну спасибо тебе, конечно, да только как девятый десяток тебе пойдет, все эти сюрпризы – такая же приятность, как новая бородавка.
А он грит, я уже почти год их не навещала, шкура драная, и ему-де хочется, чтоб я поглядела, как они дом опять подняли. Вроде как оценку чтоб поставила, думаю: вот еще одна дедова черточка. Говорю ему: ты меня прости, но мне как-то совсем невпротык спину трудить, трястись в эту проклятущую соляную копь (хотя дело, конечно, совсем не в спине, мой врач говорит, а в желчном пузыре, которому хужее, когда сижу, а особенно еду в машине).
– Я там сорок лет прожила, и погляди, в каком сейчас жалком состоянии.
– Чепуха, – отвечает. – А кроме того, детишки все такой торт умопомрачительный тебе испекли и украсили – прабабушке на день рожденья; у них же сердчишки от горя разорвутся.
Я ему говорю: так вези обоих сюда с их сердчишками, ко мне на квартиру, будем «Энни Гринспрингз»[216]
пить да смотреть, как люди внизу по парковке ходят. Фу, опять грит он. «Башни» он терпеть не может. Утверждает, будто наше миленькое малозатратное двадцатиэтажное куда-деваться-модерное многоквартирное здание – всего-навсего пластмассовый– Поэтому спасибо тебе за приглашение, сладенький, но я, наверно, лучше не стану преподобную У.У. Полл подводить. До нее ж только немножко на лифте проехаться, а не мучиться долго в автомобиле. Поэтому торт этот свой тащите-ка сюда. Нам, старперам, полезно на деток посмотреть.
А он мне говорит, мол, торт слишком большой, не привезешь. Я спрашиваю:
– А кро-оме того, – грит таким тоном, с каким обычно мною одним мизинчиком своим вертел, – кроме того, будет еще «Звенящая медь»[217]
.У внучков всегда круче получается вас в оборот брать, чем у детишек, и первый внучек – хуже не придумаешь.
– Что это еще за враки, дружок? Не может быть, чтоб