Когда идет дождь…

— Слушайте все: завтра идем к Пал Романычу в больницу. Лады?

— Я не знала, что он в больнице, проехала к нему домой… Артур, ты меня не уничтожишь, что я так запоздала?

— Что с тобой поделаешь!

Эля пошла переодеваться.

— Эльк, поскорей, а? Давай вторую сцену пройдем.

Она снимает туфли, натягивает на себя майку.

«Надо войти в роль. Так… Героиня этой грустной японской сказки, превращаясь ночами в журавля, работает у ткацкого станка, чтоб наткать как можно больше покрывал на продажу. Несчастная заколдована. Если муж ее увидит журавлем, то она так и останется журавлем…»

— Чего ты долго так, Эльмирк?

— Иду-иду…

— Готова? Давай бегом через сцену с куклами! Помни, наша героиня не может рожать, и поэтому радуется появлению детей.

Эля из кулисы легко пробегает через сцену.

Пожалуй, получилось. Артур улыбается. Только Эльмира может так облететь всю сцену и наполнить ее неповторимым очарованием своего присутствия.

После трехчасовой репетиции все взмокли. Эля уселась на пол и уронила голову в сведенные руки.

«Журавлиные перья… Они жизнь этой загадочной птицы. Без оперения она погибнет… А покрывала такой неземной красоты! Они воздушные, как небо, и легкие, как журавлиный пух».

Подошла Марина и плюхнулись рядом:

— То же мне… На кой бес столько ткать? Послала бы их всех — и мужа, и купца подальше.

— Ну, она думала по-другому.

— Дурочка от старой замшвелой философии.

— Ты знаешь, мы все, наверное, от такой философии, — Эля подняла усталое лицо, встала прыжком и пошла переодеваться.

— До чего ж мир жестокий кругом! Одни хищники. Того и гляди — откусят…

— Что?

— Нос! — лукаво улыбнулся Саша Верхоземский. — Особенно, если он длинный.

— Как у меня! Ха-xa-xa…

— Ребята, завтра без опозданий. Хватит тянуть.

— Конечно хватит, — подытоживает Марина своим твердым, не терпящим возражений голосом, — измучили уж этот спектакль. Сколько можно? Скорей бы отыграть!

— Без Пал Романыча? — вынырнула Эля из глубины кулис.

— Что ж поделаешь… Завтра навестим его и поговорим об этом еще. Грустно это. Тем более, что день назначен. Декорации, реквизит и маски готовы.

Примолкшей, сиротски разбредающейся группой ребята двинулись к автобусной остановке. На ней по этому позднему часу уже никого. И транспорта не видно. Наконец, все запихиваются в какой-то подвернувшийся автобусик, и — по домам.

У своего подъезда Эля остановилась и подняла к небу голову. Там одна за другой зажигались звезды.

«Ветерок, проникший к той бедной женщине в дом. Этот порыв ветра — я. На своем лету буду ей нашептывать много чудных слов утешения. Вот так, как это умеют делать одни только дети. Святые дети», — она засмеялась хрустальным переливом детских голосов. И будто тихий звон серебряных колокольчиков пронесся по двору.

— Я слышу. Слышу, да? — Эльмира прислушалась. — Или это мое эхо? Или звезды? Нет, не звезды и не эхо — это журавлиный пух. Он летит на мои плечи, руки, волосы… Пушистый-пушистый. И светится в темноте, как голубой снег под большими старыми дубами в моем странном сне. Как отзвук чьей-то далекой жизни.

В Уфимском театре кукол зачетный спектакль студентов института искусств. На улице весна, и совсем по-праздничному светит солнце!

За кулисами сцены волнение. — Все! Начали!

«Пошла первая сцена. Без Пал Романыча пустыня какая-то. Жаль, что играем без него. Слава Богу, пока все идет неплохо. Я совсем не волнуюсь. Может быть, немного… На мне плащ до пят с капюшоном. В руках на веревках куклы, изображающие японских карапузов с черными кисточками волос на лысых головках.

В зале мама и Петька. Любимый мой сын. Видишь, как красиво на сцене? Расписная ширма, а на заднике совершенно прелестный японский пейзаж. Запомни, сын, этот спектакль. Спектакль, где играет твоя мама.

Почему-то заныло сердце. Зазвенело в ушах. Что это? Клекот журавлей? И вдруг оборвалось. Мой выход…»

И голубым в снегу, с кровавым зевом пасти
Тигриным шорохом взметнулось небо вдруг!
Как иероглифы из этой старой сказки
Бег ног моих босых и взлет крылатых рук!
Мой красный плащ рванул кулис забрало,
И щебетом бездумных, легких птиц
Рассыпан детский крик,
Как плач, как смех, как миг,
В котором журавлиха умирала, Любившая так мужа без границ…
Вскружу я неба синь тем пухом журавлиным!
И зеркалом застынет солнца прядь…
В купели облаков, плывущих на крестины,
Омою душу, чтоб обет принять.
И пусть летит тот пух, как снег
С волос моих…
Как дань любви в прекрасном сне
С надежд моих…

— Мама! Мама!!!

Он увидел ее издали. Эля медленно шла по аллее к их корпусу.

— Мама приехала!