Когда мое сердце станет одним из Тысячи

Дома она ставит вариться кофе, потом, кажется, забывает о нем. Она ходит по кухне, берет тряпку и начинает протирать стол, хотя он и так чистый. Она встает на колени, открывает ящик и достает оттуда маленький клочок бумаги. Я не могу разглядеть, что это, но я знаю, что она там хранит. Это фотография моего отца — единственная, какая у нее есть. Он стоит на солнце, держа за руль велосипед, и улыбается. Он высокий и худощавый с очень короткими волосами и в очках в толстой черной оправе. На оборотной стороне карандашом нацарапана дата — фотография сделана за несколько месяцев до моего рождения.

Я беру с дивана огромного плюшевого кролика и усаживаюсь на полу гостиной, посадив игрушку на колени. Через несколько минут она убирает фотографию, подходит, садится на диван и смотрит на меня, вокруг глаз и рта у нее появились морщинки.

Я жду, что она начнет расспрашивать, что случилось, но она не задает вопросов.

— Ты была так близка, Элви. Ты почти дотянула до конца учебного года, — она ставит локти на колени и закрывает лицо руками. — Почему именно сейчас?

Я всем телом прижимаюсь к кролику.

— Ну скажи мне, пожалуйста, — ее голос срывается. — Скажи мне, чего ты хочешь? Я стараюсь, но не знаю, как тебе помочь. Скажи, что тебе нужно. Скажи, как я могу это прекратить. Показать тебя другим врачам?

— Я больше не хочу к врачам, — мой голос звучит сквозь кроличий мех.

— Ну а что тогда? Что мне делать, отправить тебя в специализированную школу, как сказал этот человек? В одну из тех школ, где половина детей даже разговаривать не умеет?

— Я могу просто остаться дома. Ты можешь меня учить.

Она запускает пальцы в волосы:

— Родная, это не… Тебе нужно учиться социальному взаимодействию. Держать тебя в изоляции будет хуже всего. Я хочу, чтобы твоя жизнь сложилась. Хочу, чтобы у тебя были друзья. Я хочу, чтобы однажды у тебя была возможность поступить в колледж и завести детей. Это не произойдет, если мы не справимся.

Она закрывает лицо руками.

— Мне снится один и тот же сон, — шепчет она сквозь руки, — где тебе сорок лет и все по-прежнему. Ты целыми днями сидишь в своей комнате и без конца рисуешь лабиринты. Я пытаюсь делать, как лучше для тебя, но это сложно. Сложно понять, что правильно.

Я крепче прижимаю кролика, а сама сворачиваюсь в комок, утыкаясь в игрушку подбородком, и начинаю раскачиваться. Я не могу прямо взглянуть на маму, но отчетливо слышу, как она тихонько всхлипывает и прерывисто дышит. Каждый ее вздох ранит меня.

— Иногда, — шепчет она, — ты кажешься такой далекой.

Не знаю, что она имеет в виду, я сижу напротив нее.

— Словно это становится все хуже, — говорит она. — Словно тебя куда-то уносит и я не могу тебя спасти.

Ее слова мне совершенно непонятны. Но я знаю, что сейчас она очень расстроена, и знаю, что это по моей вине. Мои пальцы глубже впиваются в кролика. Я боюсь сказать что-то не так и ранить ее еще больше, поэтому ничего не говорю.

Она с дрожью вздыхает:

— Прости, — вытирает слезы и неуверенно улыбается. — Пойдем гулять. Поехали на озеро. Как тебе такой план?

Напряжение во мне спадает. Мне нравится на озере.

— Хорошо.

Пока мы едем, мама говорит:

— Мы со всем справимся. Вот увидишь. Все изменится. Я пока не знаю как, но уверена, что все изменится. Хочешь, послушаем музыку?

— Да.

Мы ставим кассету. Я прислоняюсь щекой к окну. От моего дыхания оно запотевает. Снаружи проносятся поля и дома. Мое горло сдавлено, точно его обвивает невидимая проволока.

— Прости, что со мной так много проблем, мама.

Сначала она ничего не отвечает.

— Ты не виновата, милая. Если кто-то и виноват, то только я.

За окном мелькают поля и полоски газонов.

— Ты была таким счастливым младенцем, — ее голос звучит очень тихо, словно она разговаривает во сне. — Ты была абсолютно нормальной. А потом началась школа, и вдруг все эти… проблемы, ты как будто не могла играть с другими детьми. Иногда ты возвращалась домой и просто сидела на кровати, покачиваясь вперед-назад, — ее голос срывается. — Все врачи говорят, что такое случается, что родители ни в чем не виноваты. Но я все думаю, что, если врачи ошибаются? Что, если это я что-то сделала не так. Или, может, я могла бы все изменить, если бы заметила раньше и нашла тебе специалистов до того, как начались эти проблемы… не знаю, — она вытирает уголки глаз. — Мне кажется, что я… я подвела тебя.

Это не так. Я точно знаю, что не так. Но не знаю, как ей объяснить. Мне не хватает слов.

Когда она снова заговаривает, ее голос еле слышен:

— Я скучаю по тебе настоящей.

По мне бегут мурашки. «Но я и есть настоящая, мама», — хочу сказать я, слова застревают в горле.

— Я знаю, конечно, что ты все еще там, — быстро добавляет она, словно понимая, что совершила ошибку. — Где-то… глубоко… внутри.

Впереди появляется озеро — синее и безмятежное, но болезненное ощущение в животе не проходит. Я не «там», мама. Я прямо здесь. Разве ты не видишь меня?