Когда мое сердце станет одним из Тысячи

Мы подходим к озеру, мама расстилает плед и достает сэндвичи. Я сижу рядом с ней, держа в руке сэндвич с арахисовым маслом и джемом, и смотрю на зеркальную гладь воды. Это часть озера Мичиган, мама рассказывала мне, но лишь маленькая его часть; озеро настолько большое, что омывает четыре разных штата, а наш пляж кажется маленьким и уютным. Песок белым полумесяцем огибает воду, на берегу растут деревья.

Я откусываю кусочек. Сэндвич кажется сухим и липким. Я стараюсь сосредоточиться на солнечном тепле, прохладном ветерке и умиротворяющем беге маленьких волн, омывающих берег.

Мама пытается погладить меня по голове. Для меня это неожиданно, поэтому я немного уворачиваюсь, а она делает вид, что не замечает этого:

— Я так сильно тебя люблю. Ты для меня — весь мир. Ты же знаешь?

Кусок застревает в горле. Я проглатываю его.

Я скучаю по тебе настоящей.

Интересно, к какой «мне» мама сейчас обращается.

— Ты же знаешь? — повторяет она.

Мне удается легко кивнуть. Обычно я бы ответила «я тебя тоже люблю», но сейчас почему-то я вообще боюсь что-либо говорить.

Рак-отшельник медленно ползет по песку. Я отвлекаюсь от всего остального и начинаю наблюдать за тем, как движутся его разделенные на сегменты ноги, покачиваются усики и блестят маленькие пуговичные глаза.

— Мисс? Извините, мисс?

Я поднимаю голову и моргаю. Тучный человек с редкими седыми волосами стоит рядом с моей машиной, вперив в меня взгляд:

— Позвольте спросить, что вы тут делаете?

Не знаю, сколько времени я провела на парковке перед школой. Но странно, что здесь вообще кто-то есть в такой час.

— Ничего, — я включаю заднюю передачу.

— Мы знакомы? — спрашивает мужчина странным тоном.

Я замираю и снова поднимаю голову. Это мой бывший директор. Он стал более грузным, и на его лице появилось больше морщин, но у него все те же маленькие водянистые глаза.

— Нет, — говорю я, — мы никогда раньше не встречались.

Прежде чем он успевает что-то сказать, я даю задний ход.

Дворники на лобовом стекле движутся из стороны в сторону, раздвигая струи дождя. Весь мир в серой мгле.

Мой телефон гудит. Сообщение от Стэнли:

«Ты в порядке?»

Я смотрю на него, пока буквы не начинают расплываться.

Я притормаживаю и отвечаю:

«Да».

«Ты уехала так внезапно. Прости».

Через минуту он присылает еще одно:

«Ты занята сегодня вечером?»

Я отвечаю:

«Встретимся в 8. Бастерз».

Я смотрю в зеркало заднего вида. Кожа у меня совсем бледная, отчего круги под глазами кажутся темнее. Губы пересохли и потрескались.

Если уж встречаться со Стэнли, нужно хотя бы привести себя в божеский вид. У меня нет косметики, мне всегда не нравилось ощущение от нее на лице, поэтому я сгребаю мелочь, завалившуюся под сиденья в машине, и покупаю маленькую баночку тонального крема в аптеке. Я наношу немного крема на темную кожу под глазами и снова смотрю в зеркало. Мало что изменилось, но хоть что-то.

«Ты — красивая, умная молодая женщина», — сказал Стэнли прошлой ночью. Глупо, но я не хочу дать ему повод перестать так думать.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Элви? — Я разглядывала, как образуется пенка в моем кофе. Теперь я отрываю от нее взгляд:

— Чего?

— Я спросил, о чем ты задумалась, — говорит Стэнли.

Мы сидим в «Бастерз» за угловым столиком, Стэнли уже ждал меня, когда я пришла.

Я провожу пальцем по краешку кружки и отвечаю:

— Я думала о кроликах. О том, как много логики в их поведении.

— Логики?

— Если самка беременна, но не готова рожать — потому что она в стрессе, или недостаточно еды, или что-то не так с эмбрионом, — она просто поглощает детеныша своим телом.

Он хмурится — беспокойно или просто озадаченно.

Перед глазами возникает картинка: тихая синева озера, мама сидит на пледе рядом со мной, ее обнаженные, немного веснушчатые руки обхватили колени, волосы, такого же рыжего цвета, как у меня, обрамляют лицо, светло-серые глаза смотрят в одну точку где-то вдали. Мама однажды сказала мне, что в детстве была очень на меня похожа. Очень тихая, очень застенчивая. Может, не до такой степени, но она никогда не была окружена друзьями. Подозреваю, что мой отец был ее единственным мужчиной, да и он не задержался.

Ей было девятнадцать, когда она меня родила. Всего на два года старше, чем я сейчас.

— У кроликов, — продолжаю я, — детеныши никогда не рождаются раньше подходящего времени. — Мой взгляд переносится на окно. Снаружи грохочет грузовик, посыпая улицы солью. — Логично, правда?

— Ну наверное, — он закусывает нижнюю губу, втягивая ее. Он всегда кажется младше, когда так делает. — В смысле, конечно, лучше, когда это спланированно. Но многие дети рождаются незапланированно, и все равно родители их любят.

Любят.

Дрожь пробегает по моему телу, и что-то внутри сильно сжимается.

— Любовь не справится с тяжелой ситуацией, точно по волшебству. Она не оплачивает счета и не приносит продукты.

— Нет, полагаю, что нет, — его голос кажется тихим и далеким.