Когда молчит совесть

— Стать мне твоей жертвой, сынок, как ты себя чувствуешь? Поправился?

— Я прекрасно себя чувствую, мама! Все прошло. Ну, прихворнул немного…

— Нет, сынок, разве я не вижу? Ты болен, на тебе лица нет. Что с тобой? Лицо серое, как зола. Извелся совсем.

— Все это пустяки, Шахсанем-хала, — снова попытался шутить Джовдат. Или не знаешь, нынче в городе такая мода: и мужчины и женщины только об одном и думают, как бы похудеть! Все хотят быть изящными!

Шахсанем выпустила Вугара из объятий и брезгливым движением отряхнулась, словно счищая с себя невидимую пыль.

— Да будь она проклята, эта мода! Кому нужна? Кожа да кости остались от моего мальчика. Разве таким я растила его?

— Э-э-э! — расхохотался Джовдат. — Да ты, я вижу, удивительная женщина. Послала сыновей в город и хочешь, чтобы они не только учеными стали, но еще и богатырями?

— Нет, сынок, — голос Шахсанем помягчел, — я одного хочу: чтобы мои мальчики были здоровы и счастливы, больше мне ничего не нужно. Пусть мои слепнущие глаза никогда не увидят сыновей больными и хилыми. Как говорят, пора моим отарам в последний путь собираться. Разве мало горя отпустил на мою долю создатель? Хоть бы на старости лет приветил, чтобы на Страшном суде я не тревожилась за своих мальчиков.

Слова матери растопили чувствительное сердце Вугара. Как одряхлела она! Лицо, изборожденное глубокими морщинами, стало коричневым, словно шелк-сырец, а белые волосы прилипли к вискам, как свалянная шерсть. Потускнели глаза, сгорбились плечи. На пороге смерти стоит, а сыновья ничего не сделали, чтобы хоть чем-нибудь облегчить ее жизнь. Бросили в селе одинокую, беспомощную. Если с ней случится что, как станут они людям в глаза глядеть?

Джовдат смотрел на помрачневшее лицо друга и словно читал его мысли, понимая, что творится у него в душе.

— Не спеши отправлять свои отары, — громко сказал он, чтобы нарушить тягостное молчание. — А кто будет внучат нянчить, сказки им рассказывать, на коленях баюкать?

Шахсанем улыбнулась. Она повернулась к Джовдату, стараясь понять, серьезно ли он говорит. Может, и вправду Вугар задумал жениться? Она взглядом спрашивала его, даже подмигнула.

— Правду скажите, обрадуйте старую, уж не прячете ли кошку в мешке? Может, сын привез радостную новость?

— Кто ждет радостной вести, не имеет права о смерти думать, — ответил Джовдат. — О Шахсанем-хала, ты должна крепко держаться…

Шахсанем не понравился его ответ.

— Эх, сынок, — сказала она. — Ничего у меня не осталось. Откуда мне быть крепкой? Придешь однажды и увидишь, что лежит ваша Шахсанем под дырявой крышей, отдала, одинокая, богу душу… Ты, Джовдат, ровесник моим детям, а у тебя уже вон сколько птенцов. Скажи, когда же и мои гнезда совьют, семьей обзаведутся? Время-то идет…

— Не горюй, Шахсанем-хала, потерпи немного, все будет в порядке.

— Опять терпеть? — Лицо Шахсанем жалобно сморщилось. — Сколько можно терпеть? Кончилось мое терпение! От одиночества в ушах звенит. Разве нет конца этой учебе? Пожалел бы меня…

Джовдат на собственную удочку попался. Вот проклятая болтливость завел разговор о женитьбе, разбередил раны старой женщины. Как ее теперь успокоить?

— Терпение — удел всех матерей, Шахсанем-хала! Ну хоть годик еще потерпи. Вугар и Исмет скоро защитят диссертации, вот тогда-то я возьму их за грудки и обоих силком женю. Даю тебе слово! Есть у них девушки на примете — хорошо, нет сам невест подыщу. На таких девушках женятся — все завидовать станут. Обещаю тебе. Ну, довольна моими обещаниями?

— А что мне еще остается? — грустно улыбнулась Шахсанем. — Коль доживу, подожду еще год!

— Тогда идем наверх, в ногах правды нету. За столом продолжим беседу. Твоя невестка хороший обед приготовила. И чай крепкий заварен, самовар кипит.

Шахсанем взялась за перила лестницы, Вугар и Джовдат подхватили ее под руки и повели наверх.

Глава шестая

Поля, раскинувшиеся в низинах, порой напоминают человека, больного лихорадкой, — температура высокая, а его от холода бьет озноб! Уже осень в самом разгаре, воздух остыл, а земля еще хранит летний жар. Прольется дождь, пройдет час-другой, и над полями стелется низкий туман.

Слабо светило солнце, играя в прятки с облаками, вразброд плывшими по холодному небу. Растрескались края арыков и канав, полоски земли возле заборов, где не ступала нога человека или копыто скотины. Зато проселочные дороги и тропинки стали гладкие, точно покрытые асфальтом. Но стоило ступить на них, как ноги скользили, увязали, и пешеходы с трудом вытаскивали завязшие сапоги и галоши, — чавканье и хлюпанье сопровождало каждый шаг.

Вугар крепко держал Шахсанем под руку — вдруг поскользнется и упадет. Тропинка вдоль забора была узкой, и Вугар часто останавливался и, делая шаг в сторону, увязая в липкой грязи, пропускал мать вперед. Шахсанем подобрала подол длинной юбки — открылся край красных широких шаровар. Ее старомодные остроносые калоши со стоптанными задниками то и дело соскакивали с ног.