Когда мы были людьми (сборник)

Коньяк – жидкость слабительная, в том смысле, что злость рассасывает и сердечную сухость лечит.

Последней в Варенике – до фига и больше.

И «конь», и «як» уже действовали. Вареник отходил, приговаривая про себя: «И вовсе он не скелет. И хай живэ. Не жалко. Он что, виноват? Их тоже Адольф чохом, прикладом тыкал. Ишь как раскраснелся, куда только парафин со щек подевался».

Австрийцу понравилась своя шутка про коньяк, он тут же спросил, знает ли Ваныч, как переводится на русский язык его фамилия Занштейн. Тот, само собой, не ведал. Гость грубо загоготал:

– Зубной камень. Я есть их бин Занштейн, зубной камень. Вот этот-то олений зуб и хочу прицепить. Будет зуб на зубе! Ха-ха-ха, хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо!

А еще говорят, что русские некультурно смеются.

«Хоть и доктор, а дурень, – подумал Вареник, – чего тут такого?»

Он ковырял в тарелке варево, все те же синенькие с чесноком, да жевал свинину, доведенную огнем до белизны.

Херхендрик вдруг погрустнел. Он опять стал скелетом. Что ж: «Протезный завод».

Фабрика и на Херхендрика клеймо поставила. Что-то в нем было из протезов. Только вот что? То рука дернется, то нога. Глаза вразнобой мигают. Ногой дрыгает, как на барабане играет. В один из таких дрыгов Херхендрик подскочил со стула и метнулся в другую комнату, в спальню. Вынес оттуда, в руках дрожит, желтый листочек. Сует Варенику чуть не в лицо. На снимке девушка. Лицо у той было настолько живым и диковатым, что Вареник сморгнул. Эта особенная диковатость была ему знакома.

Торопливо щурясь и всхлипывая, Херхендрик стал рассказывать егерю Варенику об их «романе». Так и заявил, выпучив глаза: «Романе». О молоденькой Медхен-Гретхен. Вовк ее фамилия.

– Любофффь! – пучился старик. – Фото берегу, прячу от фрау Магды. Берегу как зеницу…

– Слушай, Ваныч, – австрийский гость обежал стул Вареника, – Ваныч, найти бы…

Прыть, прыть! Весь живой, не из протезов, не из шариков-роликов.

Херхендрик часто заморгал обесцвеченными глазами.

Вареник отодвинул стул, чтобы старика было видно:

– Кого, Риту Вовк?

– Ее, мою Медхен, мою Гретхен!

Австрияк конечно же спятил. Он махал пред носом у егеря иностранными деньгами, пачки кидал на стол, они отпрыгивали на пол.

– Гретхен шпилен, шпилен, я с ней шпилен… Я женюсь, браком. Здесь останусь, капиталлл… п-п-переведу. Лут-ше…

Дантист опять стал крутить в руках блеклый снимок, предлагая Федор Ванычу высокий «гешефт».

Он бегал то в спальню, то в зал, то зачем-то мыть руки, в санузел.

Вареник знал, кто эта девушка на фото. Это баба Рита.

Живет она на хуторе Восточном, возле южного края леса. Там из земли выпирают четыре хаты. У бабы Риты той всего хозяйства – коза да десяток несушек. Она приходилась Варенику дальней родственницей. И звала его то по отчеству, а то – «племянничком».

«Кино, – весело подумал Вареник. – Я попал в кино. Смотрите на меня, люди добрые!»

Херхендрик опять заплясал перед егерем. На цыпочках, с пятки на носок. И туда, и сюда. Чуть не вприсядку.

Наконец Херхендрик по-настоящему бухнулся на колени.

И взвыл. Жалобно. Нутром:

– Грэ-э-э-этхен.

И Вареник его пожалел.

– Запрягай, – приказал сам себе Вареник, наблюдая, как покрывается слезой лицо старого солдата Занштейна.

3

Егерь представил себе, как баба Рита достает с полки древнего, завешенного тюлем комода сотовый телефон старого образца, смахивающий на милицейскую дубинку. Бабе Рите этот телефон сунули в собесе: «В случае чего звони!»

Баба Рита, недоумевая, «дывилась» тогда: «В случае чего?.. Околею, что ли?»

Но телефонную дубину взяла.

Вот баба Рита, шмыгнула носом: «Вовк у аппарата!» Так отвечать научил ее заезжий, городской племянник Фома.

– Баб Рит а я к тебе, в гости. Примешь?..

– Чего же не принять, Иваныч, приезжай. Ай что случилось?

Временами казалось, что окончившая до войны десятилетку Маргарита Вовк притворяется темной крестьянкой.

– Я не один, баб Рит.

– С девой?! – шмыгнула носом старуха.

– Ну!..

– Зови и ее, племянничек.

Потрепанный ГАЗ-69, он же «козел», тыкался по кочкам. Внутри этого транспортного средства подпрыгивал, ударяясь о брезентовую обшивку, австрийский гость.

Вот-вот он встретит свою Гретхен, свою «любофффь».

– Ап-ап-ап… а почему она там живет, моя красавица? – Гость тоже сентиментально блеял в лад «козлу».

Встречный ветер хлопал штопаной-перештопаной брезентухой, создавал ощущение бешеной скорости. Однако стрелка спидометра плясала между цифрами «30» и «40».

– Песок! – пришел в ощущение реальности Херхендрик.

– Сыпется, – улыбнулся во тьму Вареник, ловя то и дело выскакивающий из рук руль. – Вы, значится, теперь не Генрих Христофорович, вас надо русским сделать.

– Зачем? – хватанул воздух охотник.

Изумился и Вареник: «Женишок старый, сто два года, из порток летит погода!» Поговорку эту Вареник перенял от отца, который всегда пояснял, что «погодой» в Саратовской области называют «снег». Но егерь не стал про снег из штанов, а почти приказал:

– Будете вы, тэкс, будете Геннадий Захарович!

– Сахарович! – подтвердил иностранный жених. – Зачем?..

– Для понта…

Наконец их «газик» ткнулся в седой лопух.