Когда мы были людьми (сборник)

– Есть, есть дельце. На пять минут, но надо присесть.

– Надо, надо, дорогуша Федя…

– Вареник я.

Сели на скамейку рядом с магазином. Сверху шумел платан, прямо перед глазами рябила широкая речка, которую здесь называли ерик.

– Земля обетованная! – вздохнул старый учитель. – А я тебя, Федя, почти не помню… вышел из памяти.

«И хорошо, что так, – подумал Вареник, – зато я все отлично помню».

Финальной частью последнего свидания учителя с учеником была затрещина, которую Федя получил от Консервыча. Дело было зимой. На Кубани снега редкие, но уж если насыпет, то по самую репицу. Федя выбежал по малому делу с урока. За школой чисто, хорошо. Снег пушистый. В уборную побежишь – начерпаешь полные чоботы. А он и не побежал, тут же за углом расстегнул ширинку. Накопилось порядочно. За это время можно что хочешь выссать. Художественные способности у Феди проявлялись с детства. И он как автогеном, с шипением, вычертил на снегу желтоватую свастику. Последнее плечо оставалось доссать. И тут что-то сбило его в снег, прямо в фашистский иероглиф. Поднявшись, он увидел перед собой Консервыча, протиравшего платком линзы очков.

– Пфф, пфф, – только и профыкал учитель, и снег заскрипел. Ушел. А вскоре после этой оплеухи Вареники переехали из станицы. Отца назначили начальником почты в Красном Лесу.

И сейчас вот учитель пфыкал и протирал линзы. А еще он вертел в коротких толстых пальцах записную книжку герра Занштейна.

– Пфф, пфф! Интересный экземпляр. Прямо не знаю что сказать, что-то непонятное. Может, из истории? Тайны веков.

Учитель поглядел на Вареника, будто ждал объяснений.

Но тот вроде и не заметил знака. Пусть сам кумекает.

Сам он, полистав книжку, ничего не понял. Там были химические формулы, номера, отдельные фамилии, подчеркнутые красным химическим карандашом, на отдельной странице ясно нарисован женский пояс с украшениями и надписью «alan», рецепты блюд, он это понял по слову «baklagan». И все. И что он мог понять? Из всего немецкого он крепко, на всю жизнь, выучил два стиха. Один стих книжный «Майн брудер ист даст тракторист ин унзере колхоз», второй – из ученического фольклора «Дер фатер и ди мутер пошли гулять на хутор, беда с ними случилась, ди киндер получилась».

– Начнем с легкого, – потряс книжицей Консервыч. – Где вы это взяли – не знаю. Догадываюсь – из музея. Вы что, музейный работник?

– Не-а, лесник, егерь.

Словно не замечая ответа, Консервыч продолжил:

– Музейщик, значится, ну так вот, знайте, молодой человек, химические формулы – это, я предполагаю, структура какого-то лекарства. У химиков спросите. Есть тут еще кулинарные рецепты. И, товарищ Федя Вареник, стихи. Да, стихи. Рифма явная. Самодельные. Хоть и упоминается имя Гретхен, но не у Шиллера, ни у Гейне, ни у Гете таких стихов нет в наличии. И еще…

Учитель сделал паузу, словно думая, говорить это или не говорить. Говорить!

– И еще. Через листок или через два в этой книжонке – записи химическим карандашом. К чему это написано – не допетрю, но жирно, с нажимом, будто гордясь: «Имел счастье участвовать в расстреле вожаков». Каких вожаков?.. Но есть и яснее, со словом «юде». Евреев, значится. Тут вот одиночные заметки с описанием человека, которого владелец книжки подстрелил. Обязательно – цвет волос, примерный возраст, особые приметы. Это владелец книжки называет словом «охота», «ягд». Вот так-с. Жуткая книжка. Верните ее музею.

Вареник молчал, соображая, стоит ли говорить Консервычу о настоящем владельце записной книжки.

Не стоит.

Освободившись от коленкорового письменного предмета, учитель опять стал тереть очки, близоруко морщась.

– Федя, а ты вправду музейщик?

– Егерь я, Константин Сергеевич. За мормышками – ко мне. Непременно. Я вам таких стрекоз отловлю – китяра клюнет. Константин Сергеевич, из памяти выскочило, «шпилен» – это что по-ихнему?

– «Играть», Федя, «играть». И ничего больше.

Учитель исчез из поля зрения. Надо было для полного прояснения ситуации и мозгов ехать к бабе Рите на хутор.

И он топнул ногой по муфте сцепления своего «козла». Машина рявкнула и понеслась. Всю дорогу в голове вертелась дурацкая присказка: «Дер фатер и ди мутер пошли гулять на хутор». «Какая же беда с ними случилась, – решал егерь, – ну получился ребенок, да и хорошо, и ладно. Тут вот беда так беда, экий же ферт живет у него под боком».

Баба Рита будто знала, что Вареник приедет. Она маячила у калитки дома со своей гигантской телефонной трубкой. Тоже мне, агент восьмидесяти лет. Однако сухонькая да беленькая баба Рита выгладила на шестьдесят с хвостиком. Свежий воздух ее выполоскал.

Баба Рита – седьмая вода на киселе – звала его племянничком.

– А, племянничек явился не запылился. Опять сверка счетчика. Ты что, на полставки у Чубайса?!

– У Черномордина. Ну, чего ты вчера, чего не признала знакомца-то?

– Землемера, что ли?

– Он такой же землемер, как ты футболистка! Пеле, якорь те в нос… Признайся, было у вас? – взял крутой напор егерь. Иногда он знал, как надо разговаривать с прекрасным полом.

Прекрасный пол не признавался.