Когда начнутся дожди

После Калькутты и Дели Элиза отправилась дальше, в Джурайпур. На вокзале ее встретил Клиффорд. Она спросила его о взрыве в Дели и узнала, что Джай оправился от полученных травм. Элиза была от всей души благодарна Клиффорду за то, что сообщил ей об этом, и сказала ему спасибо за доброту. Клиффорд, и без того порозовевший от невыносимой жары, сделался и вовсе багровым. Элизе стало его немного жаль. Она обещала, что постарается его полюбить, но в тот момент ясно осознала, что этому не бывать. Прежде чем отвезти Элизу к Джулиану и Дотти, Клиффорд сообщил, что ее снимки и фотопластины уцелели. Когда прогремел взрыв, все они, кроме одного комплекта, уже были отправлены Клиффорду в Джурайпур. У Элизы гора с плеч свалилась, но, когда Клиффорд поцеловал ее, она отчаянно старалась не думать о том, что после свадьбы одними поцелуями дело не ограничится.

Элизу со всех сторон окружили запахи Раджпутаны. Здесь ей легче было справляться с горем после смерти Анны. Элиза, как и всегда, старалась отгородиться от собственных чувств, и все же ощущение безнадежности неумолимо росло.

Первые два дня в доме доктора пролетели незаметно: скромный прием с коктейлями, чаепитие, игра в бридж. А после этого наступила такая жара, что из дома никто не выходил, и хотя Элиза старалась сохранять иллюзию, будто с ней все в порядке, казалось, словно по фундаменту ее жизни медленно ползли трещины. Вскоре Элиза совсем забыла влажный английский воздух и сдалась под натиском засушливого зноя пустыни.

Однажды утром она проснулась, пылая, будто в лихорадке. Ей приснился кошмар: она превратилась в красный огненный шар, заключенный в золотую клетку из языков пламени. Элиза разрыдалась, и Дотти ее услышала.

Хотя детей у Дотти не было, она отличалась поистине материнской заботливостью. Над мужем подруга кудахтала, как наседка, а теперь взяла под свое крыло и Элизу. Намерения у Дотти были добрые, но Элизе отчаянно хотелось зажать уши и прокричать, чтобы та вышла и оставила ее в покое. Но Дотти, воплощенная доброта, заботливая подруга, ничем не заслужила такого обращения. Однако Элиза жаждала погрузиться в свое горе с головой, а не выслушивать постоянные подбадривания. И хотя Дотти как могла уговаривала Элизу одеться и сойти вниз, та отвернулась к стене, молча кипя от ярости.

Через некоторое время с лестницы донеслись тяжелые шаги, потом в дверь комнаты Элизы тихо постучали. Элиза не желала видеть никого, кроме Джая, и на один безумный миг почти поверила, что это он. Она поспешно села, но, когда в спальню вошел Клиффорд, снова опустилась на кровать и даже не взглянула в его сторону.

– Пора и честь знать, дорогая, – произнес он. – Я очень рад, что ты вернулась, но так не годится.

Элиза не ответила. Даже не шевельнулась.

– На следующей неделе через Раджпутану будет проезжать вице-король. Ты мне нужна в прекрасной форме.

Она повернулась к нему и открыла глаза.

– Я тебе не лошадь, Клиффорд.

Элиза заметила, что в его взгляде мелькнуло раздражение, но ничего не могла с собой поделать. Тут она подумала: вдруг Клиффорду что-то известно о ее сестре? Но когда Элиза затронула этот вопрос, он лишь уставился на нее в недоумении и сказал, что Анна, очевидно, бредила. Больше спрашивать было некого, поэтому Элиза оставила всякие попытки разобраться в этом деле.

Она терпела влажные поцелуи Клиффорда. К счастью, пока он не требовал от нее большего, но при мысли о том, что ей предстоит, Элизу мутило. Каждый раз, когда Клиффорд просил ее определиться с датой свадьбы, Элиза находила отговорки. Анну только недавно похоронили. Слишком жарко. Кто женится в конце года?

Когда сердце Элизы не пронзала острая боль от разлуки с Джаем, она вспоминала о маме – женщине, раздавленной жизнью и в конце концов окончательно сокрушенной. От этих мыслей Элизу охватывала невыносимая грусть. Но потом она подумала: а может, и у мамы когда-то сияли глаза? Была ли она счастлива? Если да, то неужели свет в ее душе потушил Дэвид Фрейзер? Что, если Элиза настолько слепо обожала папу, что совсем не обращала внимания на маму?

Сводная сестра…

Эти слова часто проносились в голове, они не давали Элизе покоя. Прошел день, потом другой. А на следующее утро Элиза пошла в ванную, оперлась об умывальник и уставилась в зеркало. Она глядела на свою мертвенно-бледную кожу и повисшие сосульками волосы и понимала, что горе ее отнюдь не красит. Элиза приняла ванну, и это помогло ей немного взбодриться.

Тяжелые шторы в спальне были задернуты. После того как Элиза пожаловалась, что от света у нее болят глаза, Дотти к занавескам не притрагивалась. Но теперь подруга вошла в комнату с коробкой в руках.

– Это тебе, Элиза, – объявила она. – Но сначала я раздвину шторы. Здесь душно, а тебе нужны свет и воздух.

Элиза поглядела на полоску света в промежутке между шторами. Солнце больно резало глаза, и она отвернулась.

– Хорошо, – произнесла Дотти. – Отворачивайся, если хочешь, но эту комнату я проветрю.

Послышался шорох отодвигаемых занавесок, и спальню залил свет.

Дотти подошла к Элизе.

– Вижу, ты вымыла голову.

– Да.