Когда нам семнадцать

В сером отлично сшитом костюме и белой рубашке с жестким воротничком он казался торжественным и подтянутым. Во всяком случае, Юльке непривычно было видеть Егорова таким.

Он поднялся со стула, подал Наташе руку и поставил ее в первый ряд с такими же, как она, тоненькими девчатами. А Юльку кто-то потянул за руку в темный зал. Это был Пашка Куракин. Усадив ее рядом с собой, он кивнул на сцену:

— Послушай, ничего, черти, поют…

После хора две молоденькие девчонки из промывочного довольно удачно спели частушки. Потом Наташа и хорошенькая пухленькая Симочка из бухгалтерии пели лирическую песенку. Голос у Наташи был мелодичный, хоть и не очень сильный. А у Симочки не выходило. Ее тоненький дрожащий голосок даже в первых рядах был едва слышен.

— Нет, не пойдет, — окончательно сказал Миша.

— А ну-ка, я попробую! — услышала Юлька знакомый голос. И не успела она моргнуть глазом, как на сцену поднялась Зинка Огнева в полосатом, спортивного покроя платье.

«Вырядилась», — брезгливо подумала Юлька, в упор разглядывая свою недавнюю обидчицу.

Миша заканчивал вступление. Наташа кивнула Зинке, и обе они запели:

При долине куст калины,
В речке синяя вода…

Пели вроде ничего. Если закрыть глаза, чтобы не видеть их, можно слушать, но стоило увидеть Наташу и Зинку рядом, поющих одну песню, сразу начинало казаться, что и голос у Зинки другой, и поет она не так, как нужно бы петь эту широкую и грустную песню. И Юлька не удивилась, когда Егоров вдруг оборвал их.

— Понимаете, Зиночка, не так, — с мягкой горечью сказал он.

Зинка с чуть заметным вызовом ответила:

— Я брала уроки вокала. И все говорили, что у меня сильный голос…

Егоров поморщился и вздохнул:

— Сильный, не спорю… И слух у вас, Зиночка, в наличии. А это песня с тайной, с надеждой… Понимаете? С такой робкой, несмелой надеждой… Что там дальше? Слова дальше какие?

Зинка молчала. И Миша, подождав немного, сам нараспев произнес слова песни.

— С первой строчки вы должны настроиться на то, что будет потом… Должны подготовить слушателя к этим словам, и он вам поверит… А вы, Зиночка, простите, вы ведете свою партию так, точно обязываете того, о ком поете… Понимаете?

— Нет, — отрезала Зинка.

Егоров снова вздохнул.

— Вы поете, Зиночка, простите меня, как-то самонадеянно, не для него, а для себя. Чутье…

Зинка не дала ему договорить.

— Чутье, — подхватила она, — развивается постепенно, так же, как память и все остальное…

Пашка Куракин фыркнул в зале:

— Все остальное у тебя уже развилось — будь здоров!

Зинка обозлилась, хотела что-то сказать, но Миша попросил:

— Давайте, Зиночка, еще раз.

— Не стану! Пусть он выйдет! — она указала пальцем на Пашку.

Егоров резко сдвинул баян.

— Попробуй-ка ты, Юлька… — неожиданно предложила Наташа. — У тебя выйдет… Миша, мы с Юлькой попробуем, ладно?..

— Что ж, попробуем, — безнадежно сказал Егоров.

— Тоже мне! — Зинка гневно и презрительно смерила Юльку взглядом с головы до ног.

Миша угрюмо молчал. Юлька, замирая от собственной смелости и злорадства, прошла через всю сцену, отодвинула Зинку плечом и встала рядом с Наташей.

— Начали, — качнул головой Миша.

Когда Юлька запела, он вдруг насторожился, чутко приподнял голову. Баян его зазвучал иначе. Песня захватила Юльку. Она забыла о своей досаде на Зинку, пела просто оттого, что пелось.

И было жалко, что песня кончилась.

Отставив баян, Егоров вежливо сказал:

— Ну вот, Зиночка, видите? Человек, можно сказать, музыкально не образованный и уроков вокала не берет…

— С твоей стороны, Егоров, это просто хамство!

Покрасневшая от злости Зинка выбежала за кулисы, сердито стуча каблучками.

Наташа, проводив ее ироническим взглядом, шепнула Юльке:

— Она поклялась, что лопнет, но завоюет Андрея Малахова…

Под конец репетиции на сцену вышел Куракин.

Весельчака и острослова Пашку Куракина любили в депо. Ему сходили с рук выходки, за которые другому бы досталось на орехи. Когда он молчал, он не производил особого впечатления. Лицо у Пашки было длинное, с крупным носом и большим ртом, с мрачными, неподвижными бровями. И только глаза, узкие, наивные, наперед выдавали его желание сказать что-то смешное, и жили они, казалось, своей особой мальчишечьей жизнью. И стоило Пашке заговорить или только приготовиться сказать что-нибудь, как он весь преображался, глаза его, синие до черноты, светлели так, что казались голубыми, и уже невозможно было, глядя на него, не улыбнуться. В свободную минуту возле длинного, в неизменной кепочке набекрень, внешне невозмутимого Пашки собирались деповские, и то и дело на весь огромный сводчатый зал грохотал крепкий мужской смех.

Пашка прочитал две басни Михалкова.

— Ты, Пашка, талант, — сказал Миша. — Я мало что понимаю в декламации, но ты талант! У тебя природный юмор.

— Ну, за юмор не мешало бы выпить, — весело заключил Пашка. — Вчера зарплата была — раз! У меня талант — три! Буфет работает — восемь! А как вы, девочки? — обернулся он к Наташе и Юльке.

Те наотрез отказались. Пашка подмигнул Мише, они тихо поговорили и пошли за кулисы.

— Сейчас мы баян отнесем и вернемся! — крикнул Миша.