Когда нам семнадцать

Юлька видела, что Андрей ищет ее, и заторопилась уходить. Но у ворот депо он догнал ее.

— Юля, я ухожу…

Она пожала плечами.

— Юлька, у тебя что-нибудь случилось? — дружески спросил он.

— Все нормально. Ты напрасно беспокоишься, Андрей.

Андрей пытался заглянуть ей в глаза, но она отвела взгляд и нетерпеливо спросила:

— Ты что-то мне хотел сказать?

Малахов чуть повел плечами:

— Я хотел проститься.

— Тогда — счастливо!

Пройдя несколько шагов, Юлька обернулась. Андрей все стоял на том же месте. Она испуганно подумала, что пожалеет потом, но сказала как можно более бодро и холодно:

— Счастливо, желаю удачи.

Через несколько дней в цехе выдавали зарплату. Лысоватый кассир дядя Ваня на большом столике у входа разложил пачки денег, достал из портфеля и выложил тут же платежные ведомости.

Не успел звонок возвестить конец смены, как перед столиком кассира образовалась очередь. Жорка первым получил деньги и тут же принялся рассортировывать получку.

— Маме, — произнес он и спрятал несколько кредиток в карман вельветки. — Коечные, — объявил он затем и положил три десятки в задний карман брюк. — А это — на мороженое, на хлеб насущный и на вас, девочки.

— Жорочка, не перепутай! — под общий хохот посоветовал Пашка Куракин. — Вдруг отдашь маме то, что на девочек отложил…

Тщательно пересчитал деньги Гаврила Чекмарев. Сложив пухлую пачку кредиток пополам, он тут же спрятал ее в карман. Заработал он больше, чем обычно, и дядя Ваня выдавал ему получку с подчеркнутой почтительностью. Но зато когда, почти переломившись пополам над низким столиком, в ведомости расписывался Цыганков, кассир сочувственно покачал головой: премиальных мастеру не полагалось. План по цеху был недовыполнен. А Юлька подумала, что по тому, как человек берет заработанные деньги, можно судить о его характере…

Алевтина уже поджидала Лизу с Юлькой. На столе стоял чайник, закутанный в телогрейку, стакан для Лизы, кружка для Юльки и аккуратная Алевтинина чашечка.

— Я совсем заждалась, — сказала Алевтина. — Непривычная одна-то. В поездке все с напарницей…

Лиза швырнула на стол смятые в кулаке деньги. Алевтина поглядела на нее, на Юльку, на разлетевшиеся по столу трешницы и рубли, сгребла их в кучу, аккуратно разгладила ладонью каждую бумажку отдельно, сложила их стопкой, пересчитала и присвистнула:

— Нешто это деньги? Как ты жить-то собираешься? Человеку и сладенький кусочек, и вещичка удобная требуется.

— Да перестаньте вы, ей и так не по себе! — перебила Юлька.

Алевтина, поведя в ее сторону глазом, продолжала:

— Если с умом да с головой, еще как можно обойтись! Сама-то я не прибегаю. — Она помолчала, точно нащупывала впереди себя дорогу. — Товарка моя из Оренбурга платочки пуховые сюда привозит. И люди благодарны, и ей в пользу. А что, если та же покупательница, которая ее платок купила, поедет за ним в Подмосковье, сколько потратит на одну дорогу? Выходит, у товарки моей купить беспримерно выгодно. Понятно?

«Ты сама этим делом занимаешься», — зло подумала Юлька. И в тишине комнаты отчетливо прозвучал ее голос:

— Этому слову есть название… Спе-ку-ля-ци-я! — Трясущимися руками она для чего-то поправила постель. — Присылают тут всяких!..

Несколько дней они не разговаривали. Потом Алевтина собралась в очередную поездку. Но это не принесло Юльке облегчения. Лиза снова замкнулась. Юлька понимала, что осталась одна. Одна против двух.

Иногда вечерами Юлька ходила в больницу. Еще издали находила она окно той палаты на втором этаже, где поместили тетю Машу. Посетителей в это время не пропускали, да Юльке и не хотелось лишний раз тревожить Наташу. Но иногда дежурная няня вызывала Наташу в подъезд, тогда им удавалось побыть вдвоем. Разговор, однако, не клеился…

Как-то в сумерках у больничных ворот Юлька повстречала Мишку Егорова. «Ходишь… Все ходишь», — с жалостью подумала она. И спросила:

— Ты ее видел?

— Нет.

— Скучаешь?

— Тошно. Пойдем, Юлька. Я хоть тебе на баяне поиграю.

— Подожди, Миша, вот выпишется она из больницы…

Юлька думала о скором приезде Алевтины. Опять она Лизу с толку сбивать будет. Она понимала, что одной ей с ними не справиться. Но Пашке рассказать об этом не могла: догадывалась, что как раз ему-то и нельзя говорить о Лизиной беде.

Иногда у Юльки мелькала мысль — пойти в комитет комсомола. Но, представив себе Сеню Лебедева за секретарским столом, в комнате, увешанной плакатами и графиками выполнения плана, она тут же терялась — какими словами говорить с ним? И что он может посоветовать в таком щекотливом деле? Будь речь о субботнике — другое дело. «Вот, Юлька, — сказал бы он, — к субботникам ты относишься с холодком. Соцобязательство тебе надо переписать да рамочку подкрасить…» И еще она представляла себе, как Сеня поднялся бы ей навстречу: «Проходи, садись, Гранина. Ну, как у тебя дела?»

«Нет, Сенечка разлюбезный, никаких у меня дел к тебе нету», — сама себе ответила Юлька. Странно все-таки устроен мир: так много хороших людей, а вот пойти по душам поговорить — и не к кому.

3