Когда наступает рассвет

— Расстреливать! — жестко сказал Кук и снова принялся мерять широкими шагами комнату. — Сейчас надо действовать только так! Подчеркиваю: мы ждем самых энергичных действий! Собирайте новые силы, живее формируйте полк. Время не ждет.

— Будет сделано, господин советник, но учтите: потребуется оружие, обмундирование, продовольствие.

— Все будет, продовольствие тоже дадим, но надо выискивать и на месте… А как пушнина? Отправляете в Архангельск?

— Господин советник! Я не агент по заготовке пушнины, а уполномоченный Северного правительства, — пытался возразить Латкин.

Но англичанин сразу осадил его:

— Не забывайте, за все, что мы даем, платить должны вы. Я спрашиваю, как с пушниной?

— Заготовляем, часть отправили… Но я надеюсь, что нас в Архангельске тоже не забудут.

— Нет, конечно, — пообещал Кук и, прощаясь, многозначительно подчеркнул: — Откровенно говоря, как уполномоченный временного Северного правительства вы пока не на высоте, но я все же постараюсь убедить командование представить вас к награде.

Латкин с поклоном, как слуга господина, проводил Кука до порога. В эту минуту он сам себе был противен, но иначе поступить не мог. И едва за дверью скрылась длинная сухая фигура советника, Латкин возмущенно высморкался: единственное, что он мог себе позволить. Англичанин больно уязвил его самолюбие, в последнее время часто подвергавшееся испытаниям. Губернаторскую душу грызли тоскливые мысли. Ничего хорошего от заморских друзей ожидать не приходилось. Они держались нагло и высокомерно, как в колонии. И это приходилось терпеть…

Хотя Латкин и сказал Куку, что будто бы аныбский фронт стабилизовался, на самом же деле он в этом сам очень сомневался. По данным разведки, красные подтягивали артиллерию, боеприпасы, готовились к наступлению. Предстояли ожесточенные бои. А чем они закончатся?

Все чаще закрадывались мысли о том, что его планы безнадежно проваливаются. И ничем не отодвинуть роковую развязку. Сегодняшний противник не слабые партизанские отряды, а части регулярной армии. Удручали и неудачи союзников: Красная Армия разбила Колчака, Юденича. Откатился на юг Деникин. Нечем было похвастаться и Миллеру. Латкин сознавал, что под ногами у него горела земля.

Разговор с надменным Куком только подогрел тревогу. Нет, не случайно спешат они собрать и вывезти с севера все, что можно. По всему видать: катастрофа надвигается…

Невеселые мысли Латкина нарушил дежурный офицер, доложивший:

— Господин губернатор! Просит приема какой-то крестьянин. Что прикажете?

— Крестьянин? — переспросил Латкин. — Впустите…

Дверь отворилась, и вошел мужик лет сорока.

— Что скажешь, любезный? — спросил Латкин.

В старой парке[19], в унтах, чернобородый мужик перекрестился и, поклонившись, поздоровался:

— Здоровье, Степан Осипович! Из деревни Рябки, Зайцевым прозываюсь.

— А я губернатор, а не Степан Осипович, — недовольно нахмурился Латкин. — Что скажешь? Какая нужда привела ко мне?

— Да вот… господин губернатор… с жалобой к тебе. Просто погибель пришла, деваться некуда. Обижают…

— Кто тебя обижает? — Латкин уже жалел, что разрешил впустить мужика. Он ожидал посланца от старшины из Керчомьи с хорошими вестями и подарками, а не жалобщика. — Говори, не бойся. Кто обижает?

— Солдаты, господин губернатор! Видишь ли, целых десять человек вселили ко мне. Ну пусть бы уж жили, да пакостят, окаянные. Овцу вчера зарезали. В ларь ли, голбец, не спрашиваясь, заглядывают, что увидят, забирают. Сноха молодая плачет, боится выйти в сарай бросить коню сена. Недавно послал баню топить, а она отказывается: не пойду, говорит, опять эта кобелиная свора за мной погонится! А дочку соседа и вовсе испоганили солдаты.

— Это правда? — притворился изумленным Латкин и даже покачал головой.

— Если говорю, то уже правду, вот он, бог-то! — взглянув на иконы, перекрестился мужик. — Как-нибудь нельзя ли их утихомирить? Обещали хлеб, товары, а вместо того грабят.

Латкин, терпеливо слушавший крестьянина, при последних словах взорвался:

— Вот как ты отзываешься о наших воинах?! Солдат, которые защищают тебя от врагов, ты смеешь обзывать грабителями? Вас грабили коммунисты! Забыл продразверстку? На твоем месте я бы ничего не пожалел, чтобы помочь доблестным белым войскам. Настоящие крестьяне несут нам мясо и масло, дают и коней и коров. А тебе паршивую овцу жалко!

— У кого много, тому, может быть, и не жалко, а если последняя, как дашь? — уже тише вымолвил мужик. Он еще хотел что-то сказать, но Латкин не стал его слушать.

— Лучше скажи: сколько лет тебе?

— Мне? — запнулся мужик. — На пречистой сорок исполнилось.

— Сорок? И мне столько же, а я воюю за веру православную. А ты почему скрываешься? Думаешь, за тебя будут другие драться, а ты будешь баранину дома жрать? Знаешь приказ о мобилизации?

— У меня медведь руку изувечил, пальцы не гнутся. — Мужик высунул из рукава парки левую руку. На руке кожа синевато-красного цвета, пальцы едва сгибались.