Когда наступает рассвет

В газетах Латкина интересовали сообщения о хозяйственной разрухе, надвигавшейся неотвратимо и грозно, как снежная лавина, об острейшем продовольственном кризисе. Латкина радовали эти сообщения. В его представлении положение становилось настолько отчаянным, что большевикам уже не справиться с ним, и осталось ждать всего несколько дней; ну, может быть, недельку-другую, самое большее — месяц. Каждое утро он вставал с надеждой услышать о крахе большевистской власти. Однако дни бежали, а долгожданного сообщения не было.

В сегодняшних газетах, которые положил перед ним на стол Харьюзов, не было ничего утешительного. А пакет, поступивший из губернского центра, даже поверг его в уныние. Из губисполкома запрашивали, как выполняются в Усть-Сысольском уезде декреты Советского правительства, почему до сих пор не упразднена земская управа и не проводится национализация земли? Новая власть требовала немедленно установить на местах революционный порядок, подчеркивая, что земские учреждения повсеместно ликвидируются и вся полнота власти переходит в руки Советов.

Латкин вынул из стола поступивший накануне циркуляр губернской земской управы, в котором было сказано:

«…Петроградский Совет Народных Комиссаров, который считает себя верховной правительственной властью в стране, на самом деле не является таковой.

Все законы Совета Народных Комиссаров не могут считаться общеобязательными законами и потому не обязательно их выполнять. Законы большевистского Совета Народных Комиссаров о земле и земельных комитетах не следует проводить в жизнь…»

Что делать?

Латкин не против революции и революционных порядков. Еще в студенческие годы он ратовал за революцию. Но, безусловно, не за такую, что устроили большевики в октябре. Не хотелось верить, что это всерьез. Новая власть, новые порядки его не устраивали: еще не успел он как следует обжить кабинет председателя земской управы, как его собираются вышвырнуть.

Нет, он не намерен расставаться с председательским креслом. Всеми силами надо охранять и защищать существующие в уезде порядки. Да, только так он должен действовать в создавшейся обстановке.

Латкин порвал и бросил в корзинку губисполкомовский пакет. Некоторое время он сидел, нахмурив брови и слушая, как где-то под полом скребется мышь.

Хорошее настроение, с которым он явился на службу, исчезло. Проклятая почта, лучше бы ее совсем не было…

От заиндевевшего окна Латкин подошел к шкафу и, порывшись в ворохе бумаг, вынул пухлую папку протоколов крестьянского съезда Усть-Сысольского уезда.

Тогда еще уездный агроном, он председательствовал на этом съезде. Сделал доклад по вопросам сельского хозяйства. Как быстро все меняется!

Полистав папку, Латкин задержался на резолюции съезда:

«Понимая чрезвычайно тяжелое положение родины, съезд постановляет:

Всемерно помогать Временному правительству сохранить страну и революцию от гибели. Съезд призывает всех крестьян уезда подписаться на заем свободы, с тем чтобы оказать максимальную помощь Временному правительству…»

Латкин задумался. Эту резолюцию он сам составлял. Сколько надежд тогда возлагалось на созыв

Учредительного собрания! Но прошло всего лишь несколько месяцев, и нет ни Временного правительства, ни Учредительного собрания. Что же делать, чего же ждать? Бросить в печку протоколы съезда и выполнять директивы большевиков? Но тогда придется проститься с земской управой и, может быть, со всяким общественным положением!.. Отделиться, образовать автономию, как советовал протопоп? Но как бы своей головой за это не поплатиться… А если выгорит? Ни тебе декретов о национализации земли, ни других законов Советской власти! Сами хозяева, свои законы будем устанавливать. Кстати, туда же клонит и родной отец…

Отца своего Латкин уважал, считал неглупым человеком. Живет он в достатке, торговые дела ведет отлично. Пользуется общественным уважением; избирался в городскую думу…

Шум, раздавшийся в приемной, прервал его размышления.

2

Дверь кабинета приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянула лисья мордочка Харьюзова.

— Степан Осипович, тут матрос скандалит, к вам ломится. Как прикажете поступить?

— Какой еще матрос? Скажите, я занят. Поговорите с ним сами. Мне некогда, видите — я пишу.

— Он и слушать не хочет! Толкается, черт…

— А ну отвались, канцелярская крыса! — оттесняя от дверей Харьюзова, сказал матрос в черном бушлате и широко шагнул через порог. — Где тут главный? Это ты, что ли, будешь Латкин?

— В чем дело? — слегка оторопев, отозвался председатель управы и даже привстал с места. За последнее время у него не раз бывали фронтовики, но ни один из них, пожалуй, таким тоном не разговаривал. Но, сообразив, что перед ним простой матрос, решил не церемониться. — Молодой человек, здесь не кабак, а земская управа. Прошу не скандалить.

— Я пришел по делу, а этот ходу не дает.

Убедившись, что от посетителя так просто не избавиться, Латкин велел Харьюзову покинуть кабинет, опустился в кресло и сказал усталым голосом:

— Слушаю…

— Я матрос… Раньше Пронькой звали, а так Прокопий Юркин. Здешний я, кирульский.