Когда наступает время. Книга 2.

Багой вздрогнул. Воспоминания соскользнули пожелтевшей листвой, оставив в душе неприятный шорох. Слова Гефестиона, брошенные там, в Индии, оказались пророческими. Тема смерти и очередности в ней в последнее время всплывала среди друзей довольно часто. Они всякий раз ссорились и могли подолгу не разговаривать. В такие минуты Багой часто становился посыльным, пока они не мирились, позабыв о нем. Примирение сопровождалось обоюдными претензиями, после чего почти всегда следовала бурная любовная возня.

* * *

— Ты давеча вменял мне в вину, что умираешь от скуки! — радостно начал Александр. — Так вот, у меня есть для тебя приятное известие!

— Не иначе, как ты стал очередным богом, — отрешенно произнес Гефестион, с трудом поворачивая раскалывающуюся голову.

— Нет, — ответил Александр.

— Не-е-ет? Странно.

— Каждый раз говорю тебе, надо пить отвар.

— Я помру и без его помощи.

— Что б у тебя язык распух!

Гефестион посмотрел на царя, и во взгляде его отразилась скорбь всех времен и народов.

— Если не богом, то кем? — невпопад спросил он.

— Разведка донесла, что раджа Паурава собирает войско.

— День ото дня не легче. Мало нам земель, надо бы еще…

— Я желаю поговорить с ясновидцем.

— С чем тебя и поздравляю. Тогда спроси его, когда у меня перестанет болеть голова.

— Я и так знаю, что он ответит. Надо меньше пить, особенно по утрам. Я не помню, когда последний раз ты проснулся трезвым.

— Сегодня! Или вчера?

— Разве ты забыл?! Мы попрали славу Геракла! Он бы гордился…

— Я рад за него. Передай от меня привет богам, когда будешь спрашивать, что нас ждет.

— Гефестион, не богохульствуй.

— Александр, сделай милость. Позови сюда всех своих рабов. Пусть резвее машут опахалами, а то эти двое еле шевелятся. Муха создает и то больше ветра, чем эти ленивые твари.

— Гефестион, ты, что не понял, что я тебе сказал?

— Александр, не кричи. Я все понял. Геракл обзавидуется.

— Ты не осознаешь, что это значит?

— Осознаю. Это значит, что тебе это надо. Только я-то здесь причем?

Царь раздраженно махнул рукой.

— Бесполезно что-либо говорить сейчас.

— Вот и правильно. Ничего не говори.

— Я зайду позже, — Александр разочарованно отвернулся и направился к выходу. — Когда ты проспишься.

— Каждый раз я слышу одно и то же.

— А я вижу одно и тоже.

«Гефестион, — подумал Багой. — Вездесущий Гефестион. Разве знал ты, как он любил тебя? Не-е-ет! Ты просто брал его любовь. Он любил тебя, пока ты был жив, продолжал любить, когда ты умер, и даже сейчас, когда уже нет вас обоих, эта любовь не прервалась. А я? Я боялся тебя всю жизнь. Благоговел, ревнуя. И даже сейчас в моих воспоминаниях всюду ты. Я продолжаю ревновать. Ты умер, а он, распаляясь моими ласками, забывался и звал тебя. Я боялся подумать, как хотел твоей смерти, а теперь отдал бы все, чтобы вернуть время. И хотя все кругом кричат, что царя отравили, он устал, подорвал здоровье… Находят множество причин его смерти, но я-то знаю, это ты убил его. Сказал — сделал. Как ему было жить, когда он жил тобой? Все предусмотрел, хотел оставить тебе империю, чтобы никто не усомнился в его воле, но ты сделал по-своему. Знаешь, как он сказал мне однажды? «Мне все равно теперь, что после будет со мной, но для него я не сделал ничего, хотя столько мог бы».

* * *

Гефестион откинул полог царского шатра, пропуская вперед лекаря. Тот вошел, в спешке скинул со столика утварь и начал расставлять баночки с настоями. Известие о нездоровье царя явилось подобно разряду молнии в ясный солнечный день. Еще вчера он ураганом вторгся в ряды скифов, разбросал и размазал их по противоположному берегу Танаиса, преследовал до темноты и преследовал бы дальше, но крайнее нездоровье заставило его повернуть назад. Конные македонские отряды продолжили погоню, а Александра, перепачканного нечистотами, бледного и в жару доставили в лагерь.

Весь вечер, ожидая его, Гефестион нервно расхаживал взад-вперед по царской палатке, вслух проклиная себя за то, что не настоял на том, чтобы Александр остался в лагере. Царь, еще слабый после ранения под Кирополем, решил доказать не столько скифам, сколько, наверное, самому себе, что характер и воля его несгибаемы.

Гефестион несколько раз выходил из палатки, подолгу стоя на берегу и всматриваясь в черные всполохи речной воды. Он вызвал к себе Эксцепина и пренебрежительно отдал приказание находиться возле реки в ожидании прибытия плота с царем. Через какое-то время Эксцепин вернулся с донесением, что на противоположном берегу не наблюдается никакого движения. Гефестион развернулся так резко, что плащ захлестнулся вокруг его фигуры.

— Я не приказывал докладывать мне об отсутствии движений на той стороне! — голос македонца был подобен скрежету сариссы о металлический щит. — Я приказывал известить меня лишь в том случае, если прибудет царь!

— Я думал…

Гефестион прервал его:

— Тебе положено исполнять, а не думать! Или это непонятно?!

— Понятно, — промямлил Эксцепин.

— А раз понятно, пошел вон!

Военачальник так резко взмахнул рукой в сторону входа, что юноша невольно отшатнулся.