Когда наступает время. Книга 2.

— Твое появление было предсказано давно, еще до того, как мать понесла тебя в своем чреве.

— Кем же?

— Учителем нашим Заратустрой.

— И что же говорил обо мне ваш учитель?

Жрец спокойно смотрел на восседающего верхом чужеземца. Ни одна жилка не дрогнула на его испещренном морщинами лице.

— Тебе не понравится, если я скажу.

— Говори, — жестко приказал Александр.

— Наш учитель сказал, что придет день, и явится сын Аримана (10) на черном коне, чтобы уничтожить мой народ. Он будет варваром, жестоким и дерзким, не признающим законов…

— Ты не боишься смерти, старик?! — вскричал царь. — Я прикажу умертвить тебя сейчас же!

— Я умру счастливым со словами Авесты на устах, но знай: и твой путь не долог. Смерть вскоре подступит к тебе, но и после тело твое не найдет покоя.

Птолемей помолчал.

— Умертвив жреца и разорив святилище, Александр еще долго не мог успокоиться, приказав уничтожить свитки, а часть, что содержали знания по медицине и астрологии, отправить в Македонию. Я убеждал его сохранить все, но Александр, движимый гневом, отказывался слушать. Он даже крикнул мне, что я могу сложить оружие и оставаться рыдать над разоренным кострищем священного огня, что он разметал в порыве негодования, а я, припомнив ему Персеполь, чуть не назвал его диким варваром, но, к счастью, сдержался в последнее мгновение. А далее, я исполнил все с прилежанием, но Александр так и не узнал, что весь путь эти свитки кочевали со мной.

— В библиотеке я видел много древних подлинников.

— Они крайне ценны, ибо знания в них не искажены. Я подвергал книжному обыску любой корабль или караван, заходящий в здешние земли. Книги изымались, переписывались и после назад возвращались только копии. Мне даже пришлось запретить вывоз папируса из Египта, когда я узнал, что в Пергаме создается библиотека. Папирус там не растет, а, значит, нет папируса, нет и книг. Однажды, я даже ввергся в великую ложь, чтобы обмануть Афины.

— Афины? — удивился Хранитель.

— Они самые. Я знал, что в библиотеке при театре Диониса хранятся рукописи трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида. Пришлось заплатить огромный залог, чтобы получить их на время для сверки с копиями. Я пожертвовал залогом, чтобы овладеть подлинниками, вернув Греции лишь их перепись. Теперь библиотека при Мусее самая богатая в мире. Мусей стал вместилищем лучших умов человечества. Это целое государство в государстве со своими лабораториями, обсерваториями, залами для занятий с учениками и даже общей трапезной. Жаль, что Аристотель так никогда и не увидел воплощение своей мечты.

Птолемей замолчал, стараясь продышаться. Говоря о своем детище, он просиял, забыв и о годах, и о больном колене. Старик даже не заметил, как легко поднялся по ступеням, словно на его плечах и не лежали тяжестью восемьдесят лет жизни.

Собеседники прошли через просторный зал, вместивший несметное количество даров. Колоннада встретила их блеском закатного солнца. Обласканные статуи богов нежились в опадающей прохладе. Белый мрамор колонн светился изнутри загадочными отблесками. Птолемей оперся о парапет, подставляя лицо увядающему солнцу. Город лежал перед ним, как на ладони. Стройные ряды белокаменных построек, строгие пересечения улиц тонули в лазурной листве. Хранитель стоял позади фараона, тоже глядя на тающий солнечный диск.

— Великий город, заложенный великим человеком, — произнес Птолемей. — Александр бы гордился им. Я даже не заметил, как его мечта стала моей, а я заразил ею своих детей.

— Твой сын достоин тебя и этого города.

— Правление утомило меня, и он даже не заметил, как я отдал ему власть. Птолемей Филадельф — хороший правитель, и я могу умереть спокойно, оставив Египет в его руках.

— Ты всю жизнь воевал и трудился, неужели, не насладишься в покое тем, что создал?

— Я — воин по жизни. Покой не для меня.

Собеседники перешли на западную сторону колоннады. Солнечные лучи маслом разлились по тяжелеющей поверхности моря. Фарос, связанный дамбой с материком, дородно виднелся вдалеке. Тучи судов, словно детеныши в поисках молока прильнули носами к причалам.

Хранитель видел, как серебрятся старческие слезы в глазах фараона, когда он смотрел на портовые сооружения. Верфи, арсеналы и причалы Большой гавани лежали перед собеседниками, как на ладони.

— Гордость моя Гептастадий (11), — наслаждаясь, произнес старец. — Я — царь морей. Мой флот диктует волю всем, а гавани — мое логово. Не зря мы сидели под Тиром семь месяцев, возводя там дамбу. Боковые течения столько раз разбивали ее, и все приходилось начинать сначала, а эта простоит века.

— У тебя великолепные инженеры, — согласился Хранитель.

— Да-а-а. Мысль Александра, отшлифованная техническим гением, вылилась в решение, которого больше нет нигде в мире. Изогнутые мосты, разве не посоревнуются в изяществе с лучшими творениями человечества. Даже самые большие корабли пройдут под ними свободно, даже не опуская парусов, а цепи, что покоятся на дне, в считанные мгновения поднимутся, сделав проходы непреступными.

— Тот царь велик, что радеет за свой народ.