Когда не горят костры

Гарм сглотнул и отшатнулся, руки плетями повисли вдоль тела. Холодная змейка ужаса обвила горло, вцепилась в губы, и те разом онемели, но успели вытолкнуть одно слово:

– Локи.

Старик едва заметно кивнул, довольно улыбаясь. В чашах вокруг него снова начало разгораться пламя, робкими язычками пробуя воздух на вкус.

– В этот раз верно. Иди, глупый пёс, ты скоро поймёшь – на вопрос я ответил. Но сам не пытайся пробраться туда – лишь Омела то сможет.

Ноги покорно развернули его прочь от старика, подчиняясь приказу. Нет уж, снова вспыхнула злость, у меня и своя воля есть! Оглянувшись, Гарм крикнул:

– Но почему? Почему именно она? Что в ней такого?

Старик молчал, а сила, что оказалась крепче воли Гарма, влекла прочь из деревни, и медовые огни потухали за его спиной. Когда впереди мелькнул белый свет фар внедорожника, сладкий шёпот старика вполз в уши:

– Потому что она носит тень при себе, и этим чиста. Потому что с неё клятвы не взяли ни асиньи, ни асы. Лишь для одной задачи она была рождена – и задачу исполнит. Впрочем, об этом ты промолчишь – ей знать ещё рано.

Только когда вся деревня за его спиной погрузилась во тьму, Гарм смог остановиться и отдышаться. Липкая испарина покрыла лоб, а во рту так и остался сладковатый привкус дурманящей дымки.

* * *

Назад они долго ехали в молчании. Омела не спрашивала, а Гарм не мог начать разговор: при одном воспоминании о Локи язык отнимался. После медовых огней чернота ночной дороги казалась особенно плотной, и чем дальше они уезжали от деревни, тем легче и спокойнее ему дышалось. Голова прояснялась, мир обретал чёткость, словно он вдох за вдохом сбрасывал с себя липкие сети кошмара.

Омела тоже становилась спокойнее, хоть по её плечам время от времени и пробегала дрожь. В полумраке салона она снова казалась усталой и взрослой женщиной, а не ребёнком.

– Если хочешь, – тихо предложил Гарм, – дальше могу вести я. А ты отдохнёшь.

Она немного сбавила скорость, но не затормозила, словно всё ещё сомневалась в решении, взвешивала его.

– Я не люблю быть пассажиром, – наконец уклончиво ответила она, но скорости не прибавила, – особенно в своём автомобиле. Но ты прав – я слишком устала. Даже не думала, что поездка к семье так меня вымотает.

Гарм промолчал, что вымотала её не поездка, а боль и тоска.

На обочине они поменялись, и Омела забилась назад, скинула ботинки и с ногами угнездилась на сиденье. Гарм плавно набрал скорость, приноравливаясь к чужому автомобилю.

– Что сказал старейшина?

Она почти не отражалась в зеркале заднего вида – прислонилась лбом к стеклу, скользила взглядом по густой темноте за окном, и Гарм мог видеть только плечо и вышивку на вороте рубахи.

– Загадки. Он всегда у вас так выражается? Что-то о месте, смертельном для богов и… как он выразился? Для тех, кто носит свою душу за спиной. Тебе это о чём-то говорит?

Омела тихонько рассмеялась:

– О, старейшина как всегда. Понимать его – отдельное искусство. Те, кто носит душу за спиной, – это он о подключённых к виртуальной сфере. Старейшина учил нас, что, подключаясь, мы вырываем душу из тела и оставляем её в виртуальном мире, во власти других богов. И она остаётся немного позади нас, волочится, как оторвавшаяся подошва.

– Интересные сравнения, – фыркнул Гарм. – Но в чём-то даже понятные. Хель даровала мне глаза – глаза для мёртвых, чтобы я мог видеть виртуальную сферу, не покидая реального мира. И её глазами я вижу аватары живых людей – как проекцию, серый и синий слой над реальным телом. Можно, сказать, что я вижу их души, которые потом достанутся моей госпоже – и люди действительно носят их за спиной.

– А меня? – Омела слегка оживилась. – Как ты видишь меня?

Гарм нахмурился, не отрывая взгляда от дороги.

– Глаза Хель не видят тебя. Вернее, видят как вещь, у которой нет проекции в виртуальной сфере. И я ещё не встречал других, подобных тебе.

– Других и нет. Теперь – нет.

Такая горечь и озлобленность плескались в её словах, что Гарм едва поборол желание оглянуться к ней и коснуться её – утешая и подбадривая.

– Почему ты думаешь, что вы с братом были так уникальны?

Омела рывком пересела, в зеркале заднего вида мелькнуло её лицо со злой, тёмной улыбкой.

– Что ты знаешь, пёс Хель, о том, как сейчас рождаются дети?

– Так же, как и века до того.

– Ничего ты не знаешь, – она коротко рассмеялась над своими словами, словно над одной лишь ей понятной шуткой, и серьёзно продолжила: – Старейшина рассказывал, что доносить младенца без вмешательства почти невозможно. Их ещё в утробе изменяют, чтобы выжили, чтобы смогли дышать воздухом, в котором грязи больше, чем кислорода. А ещё в них с рождения вживляют импланты для коннекта с Биврёстом – чтобы лучше прижились. Помнишь ли ты сам, пёс Хель, когда подключили тебя?