Когда Нина знала

«Ой, да ты зубастая».

Как будто мы всякий раз должны проделать одна к другой весь путь, с начала до конца. Она пьет и протягивает бутылку мне. Я не пью никогда, и у нас дома алкоголь – это дьявол, которого я извела. Одного из них. Но я смачиваю губы и закашливаюсь до полусмерти. До того жжет, что из глаз слезы.

«В моей деревне есть паб, – говорит она, – вернее, два. Хозяин одного говорит, что его виски – лучшее в мире, а хозяин второго, которого я люблю больше, что его виски – лучшее в деревне. Вечерами, в конце дня я люблю там бывать. По вечерам, особенно во время полярной ночи – четыре месяца без солнца, людей начинает туда тянуть. Типа желание поболтаться вместе в теплой каше. Так оно».

Я слушаю.

«Иногда приходят ребята со спутниковой станции «Полярный круг». Иногда шахтеры из шахты. На эту их встречу надо посмотреть… И почти каждый вечер мы поем».

«Ты поешь?»

«Мурлычу».

Она пьет, глотки весьма щедрые.

«Вокруг деревни, – говорит она, – огромные горы, чудища, и они покрыты снегом, четыре месяца полнейшая тьма, я, кажется, уже говорила? Такая темень, на метр ничего не видно. Люди ходят с фонарями. Самое странное – это идти в такой темнотище по берегу моря. Слышать его, но не видеть».

«Там красиво?»

«Красиво ли? Словами это сложно описать. Да и вообще, слова – они не сильная сторона этого места».

«То есть?»

Она с минуту думает. «Нет. Это испортит мне тамошность».

Ее прямота мне по сердцу. Мне, например, кажется, что они с Меиром прекрасно уживутся, если она не попытается его окончательно замучить.

«Все же как-то намекни».

«Это как конец света и сотворение мира вместе».

«Тебе там хорошо?»

«Хорошо ли? Трудно сказать. Хорошо, что там всего мало. Квинтэссенция. Нигде мне не было так тихо внутри, в глубине, как там».

У меня вырывается вздох. Мой мужик – квинтэссенцивник.

«И от того, что все такое урезанное, – говорит она, – ты начинаешь прислушиваться к малейшей ерунде. К любым намекам».

«Да, – говорю я. – Это ощущение мне знакомо».

Мы обе делаем усилие. Ощупью пробираемся к месту, где будет шанс…

«И сколько ты уже там?»

«Два года. С тех пор, как сбежала из Америки».

«Сбежала?»

«Недопонимание со стороны налоговых властей. – Она смеется. И я тоже. У нас общий враг. Еще минута, и заговорим о косвенном налоге и признанных расходах. – Но я все равно собиралась уезжать. Была обязана переехать. Я человек, который вечно в движении».

«Заметила».

«И там, на севере, что-то устаканилось».

«Знаешь, – говорю я, сделав самоубийственный глоток, – смотрю я на тебя и думаю: ну быть того не может, что эта женщина выкинула меня из своей жизни, когда мне было три с половиной года».

«Это факт».

«И ты даже… что, не думала даже, скажем, извиниться?»

«Нет. Нет. Абсолютно».

«Нет?» – почти ору я. Вот это наглость!

«За такое не извиняются. И даже если я извинюсь, прощения не будет. Мне с этим ужасом жить».

Глаза в глаза. Что-то такое есть в ее взгляде, и на минуту я ей верю. А потом вспоминаю про «Артистов жизни» Вана де Велде[37], человека, который научил меня «Тайнам брака» («Люди, которые крайне бедны на чувства, разыгрывают роль людей излишне эмоциональных. Это так называемые артисты жизни). И я начинаю верить чуть меньше.

«Расскажи еще», – говорю я.

«Про что?»

«Не знаю. Про то место».

«Чего там больше всего в окрестных горах, так это медведей. Полярных медведей. Белых. Очень красивых».

«Настоящих?»

«Абсолютно. Примерно две тысячи. Раз в несколько недель один из них заходит в деревню, поискать еды в помойных баках или кого-то сожрать. У нас в мобильниках есть «тревога-медведи», но все-таки раз в несколько месяцев кого-то да сожрут. С тех пор как я там, сожрали четверых. Отчасти в этом и интерес».

«Какой интерес?»

«Страх».

Я даю ей знак объяснить.

«Это не то что страх перед кем-то, кто клянет тебя на светофоре, или перед мужиком, который преследует тебя в переулке. Это ощущается в совершенно другой части тела».

«А что, у людей там нет, ну, не знаю, оружия? Пистолета?»

«Если ты идешь за границы деревни, ты обязан взять с собой ружье, но такое, каким ты умеешь пользоваться. С которым тренировался на стрельбище».

«Ты там ходишь с ружьем?» Сочетание ее с оружием вызывает во мне тревогу. Она смеется. «Ночью, когда я возвращаюсь из паба к себе в квартиру, я иду без ружья».

«Одна?»

«Я там одна».

«А-а».

Она смотрит на меня испытующим взглядом. Это малость абсурдно, но мне кажется, что она взвешивает, достойна ли я ее доверия. «Иду по главной улице и кричу медведю, чтобы шел».

«Кричишь в голос?»

«Люди думают, что я в стельку, но я трезвей не бывает».

«Идешь и зовешь медведей?»

«И на иврите тоже, если по случаю есть медведь, знающий языки».