Когда Нина знала

И потом надзирательница ее оставляет. Отходит на несколько шагов. Быстро переводит дух. И нетвердым голосом начинает ругать Веру: «Слушай, шкура, когда ты здесь совсем чокнешься, тебя сменят. Я тебя сменю!» Почему она это ей сказала? Может, что-то услышала в штабе? Что ее собираются сменить? Вера душит в себе крик: никто не способен ее заменить. Никто не знаком с этим ростком лучше нее, не знает точно, в чем он нуждается каждую секунду.

Потом, через неделю или пару недель, снова приходит та самая надзирательница и устанавливает ее на посту. Вера узнает ее шаги и вся съеживается, защищает руками свою голову. Сегодня надзирательница не орет. Не колотит. Не проклинает. Только поправляет Верины ступни, которые разъехались в разные стороны. Легкими движениями выпрямляет ей спину. Прикасается к растению и приподнимает ему головку. И тут, когда Вера уже точно вросла в положенное место и еще перед тем, как надзирательница примется за полив, она протягивает фляжку Вере.

«Попей».

Вера вся съежилась. Ждет подвоха.

«Пожалуйста», – говорит ей надзирательница.

Вера издает странный звук – реакция тела на слово. Она водит руками, ищет фляжку, натыкается на руку надзирательницы и… что сейчас будет? Что делают с тем, кто трогает надзирательницу? Но ничего не происходит. Ничего плохого. Та берет Верину руку, направляет ее на фляжку, охватывает ладонями и вторую Верину руку и смыкает ее руки на фляжке. Вера ждет. Наверно, сейчас и столкнет в пропасть. «Пей», – говорит надзирательница. Вера пьет. Залпом выпивает чуть ли не полфляжки.

А та говорит: «У тебя не бывает чувства, что он все время на тебя смотрит?» – «Товарищ Тито?» – осторожно проверяет Вера. «Нет, – смеется та тихим, глубоким смехом. – Этот росток. Тебе не кажется, что он будто понимает?» – «Понимает что, начальница?» – «Эту дикость, – говорит та. – И то, как нас превращают в зверье». Вера молчит, ждет с опущенной головой, как ждут особо вероломного удара. Как человек с веревкой на шее ждет, когда под ним распахнется люк. Но ничего не происходит. Как изнурительно быть там, где возможно все. «У меня один такой дома, в Белграде, – говорит та. Ее голос настолько отличается от воплей, которые она издавала в прежний приход. – В горшке на балконе. Ему много воды не нужно. И кстати, из его листьев можно заварить чудесный чай». Вера молчит. Видимо, и правда решила свести ее с ума. Ей прислали особо одаренную актрису, чтобы ее разговорить. Ведь только от звука ее голоса, сегодня такого мягкого, человек может сдохнуть от тоски по прошлому. «Я тебе завидую», – шепчет надзирательница Вере на ухо. «Чему тут можно позавидовать, начальница?» – «Тому, что тебе есть ради чего жить». Вера едва дышит. Это слова, которые до того запретны, что почти и нет сомнения в том, что она из УДБА. Она не осмеливается спросить надзирательницу, кого она имела в виду, когда сказала, что ей есть для чего жить. Это она про растение? Или ей что-то известно про Нину? Может, она видела Нину?

Надзирательница шепотом говорит: «Я знала тебя и твоего мужа».

«Где?» – спрашивает Вера.

«Ну не то чтобы знала. Но, бывало, смотрела на вас в парке Калемегдан, вы там гуляли по выходным с малышкой».

«Пожалуйста, пожалуйста. Перестаньте, умоляю!» Надзирательница берет Верины руки. Лицо ее очень близко. И она быстро говорит: «Твой муж был худой как щепка. Но лицо хорошее». – «Да». Вера борется с удушьем, которое, извиваясь, перехватывает горло. «И глаза у него были… Не боялась смотреть ему в эти глаза?» – «Нет, не боялась. Хотела, чтобы эти глаза все время на меня смотрели». – «Приятная вы были пара. Немножко как дети. Даже и при том, что у вас уже дочка». Вера ждет. Слово дочка взрывается в ней еще раз и еще…

«Ее звать Нина, и где она, я не знаю», – говорит Вера. «И вы все время разговаривали, – говорит надзирательница. – Ты и он, и спорили, и смеялись. Помню, что раз ты прямо танцевала вокруг своего муженька, я такого от своего супруга не знавала и подумала: о чем они могут столько говорить?» – «Обо всем, – говорит Вера. – Не было ничего в мире, о чем бы мы не говорили». – «А малышка все время тянула вас за руки, и тебя за сумку, и твоего мужа за брюки, чтобы обратили на нее внимание, бывало, разговаривает с белками, с воронами, серьезная такая девчушка…»

«Да, да».

«А иногда вы вместе подбрасывали ее в воздух. Лети высоко, самолетик…» Надзирательница говорит, будто не в силах остановиться. Вера стоит, повесив голову. С опущенными руками. Еле сдерживаемые рыдания сотрясают ее тело. Если это хитрый ход УДБА, то, браво, им удалось ее сломать. «А моего супруга, – говорит надзирательница, – они убили из-за ничего, просто так. И у нас не было детей. Ничего не успели. Я его любила, так мне кажется. Но как будто еще не знала. Надеюсь, что твоя дочка жива и что ты ее найдешь».