Когда она меня убьет

«И это они еще без дела лежат, — подсказывало мне что-то внутри, — а если их пустить в ход…» Господи, и откуда у меня такая глупая склонность к мистике?! Родители мои определенно были атеистами, правда, водили меня по церквям и костелам, но лишь для того, чтобы посмотреть исторические места, насладиться архитектурой. А я — дитя безбожников — замирал, глядя в темноту алтаря, обволакиваемый сладким запахом свечей и цветов.

Ключи нужно было пустить в ход. Завтра. Евы не будет дома в первой половине дня. Интересно, как там у нее все устроено? Стол, заваленный книгами? Какими-нибудь философскими трактатами? Такие девушки не читают дамских романов, модных журналов, желтой прессы.

Вторая глава была окончена, и я с разбегу приступил к третьей. Любовь, предательство и политическая необходимость — что-то в этом роде. Я написал пять страниц с редкими перерывами на бутерброды и около полуночи оторвался, наконец, от компьютера с чувством глубочайшего удовлетворения, почти счастья. Если работа и дальше пойдет такими темпами, можно будет к концу мая везти куратору черновой вариант кандидатской.

На следующий день в половине одиннадцатого — не слишком рано, но и не слишком поздно — я стоял напротив двери Евы. Уже вставив ключ в замочную скважину, я решил все-таки для начала позвонить, чтобы убедиться, что в квартире действительно никого нет. Кто знает, Ева могла проспать, заболеть или просто никуда не пойти…

На звонок никто не ответил, и я повернул ключ. Шагнул в коридор и чуть не застонал. Здесь везде царил ее запах. Я зажмурился и вдохнул полной грудью. Что-то такое знакомое до боли и родное, из далекого детства, быть может, из одного из тех маленьких городков, которые появлялись и исчезали из моей жизни, оставляя мимолетные, неуловимые воспоминания. Я будто погрузился в одно из таких воспоминаний. Стоял, дышал и чувствовал то детское счастье и умиротворение, которое настигало меня уже однажды, я помнил это совершенно точно, настигало, только вот где… когда…

Сейчас я не мог вспомнить. Не мог, потому что никак было не сосредоточиться на своих детских ощущениях, а лишь почему-то лезли в голову всякие глупости, будто я целую ее, а у ее губ вкус черешни, который я тоже помню, почти помню, отдаленно, но все еще помню, вкус черешневой моей бесшабашности, свободы, полета…

Не знаю, сколько я вот так стоял у нее в коридоре: пять минут или две или всего несколько секунд. Для счастья время неважно. Но мне стало хорошо и весело от того, что ее странная мать подсунула мне ключи, и даже голосящую канарейку. Пусть. Подумаешь, что она вопит по утрам, совершенно не интересуясь, насколько мне опостылело ее пение… Хотя нет, и ее пение напоминало мне теперь о Еве… Мне стало весело от того, что я попал сюда, в этот уютный знакомый кокон теплого воспоминания. Ну где тут у нас цветы?

Сказать, что герани было много, — ничего не сказать. Ее было фантастически много. Горшки стояли на всех подоконниках, а окна у нас большие, подоконники широкие. На всех шкафах и других горизонтальных поверхностях, они громоздились посреди комнаты на специальных подставках, похожих на раскидистые деревья, превращая квартиру в ботанический сад. Или в заколдованный лес. И все они цвели одинаковыми пурпурно-красными цветами. Я охнул, глядя на маленькую изящную леечку, которой мне предстояло воспользоваться, чтобы напоить весь этот чудесный лес, и представил, сколько же времени мне на все это понадобится…

Я взял леечку и направился… нет… не на кухню, где потом, как оказалось, меня ждали пятилитровые пластиковые бутылки с отстоянной водой, я направился прямиком к закрытой двери, которая манила меня с первого же шага в этом доме гораздо больше, чем все эти герани…

Комната Евы.

Я был уверен, что это именно ее комната.

Открыл и снова остановился. Нет, я ошибся. Не книги. Совсем не книгами был завален стол Евы. Рисунками, набросками, незаконченными картинами. По стенам тоже висели картины. Картины стояли еще и на полу вдоль стен, целыми пачками. Вот это да! Сказал я сам себе. Это надо же было столько нарисовать… Я принялся разглядывать те, что висели возле меня, боясь пройти дальше, опасаясь, что эльфы, нимфы и прочие сказочные существа, дремлющие во всех полотнах, каким-то загадочным образом околдуют меня, и мне уже будет не двинуться с места.

Картины имели замысловатый сюжет. В каждой — тысяча мелких деталей, выписанных с фотографической точностью. Я даже некоторое время сомневался, мне казалось, что это просто яркая фотография, каким-то чудесным образом замаскированная под картину. Слишком реальной она была. Но на фотографии вряд ли могут быть запечатлены эльфы, ведь так? Или фея, отдыхающая в самой сердцевине гигантской лилии…

В центре комнаты стоял мольберт, сверху покрытый черной шелковой материей. Я не удержался. Осторожно приподнял ее. Мне необходимо было знать, чем дышит Ева сейчас. Что ее волнует сегодня. Поэтому я осторожно ее приподнял и даже не сразу осознал — что передо мной.