Когда она меня убьет

Мне страшно захотелось курить. Теперь мне казалось, что дневник — это злая насмешка, мистификация, что мне подбросил его тот, кто знал меня настолько хорошо, насколько хорошо я не знал себя сам. Ни один из моих друзей никогда не слышал от меня истории моего детства. Мои скитания по миру были для новых знакомых — табу. Мне не хотелось отличаться от своих одноклассников и однокурсников, и я быстро усвоил, что рассказывать им о пятнадцати странах мирах, в которых я побывал, в которых вырос, — значит навсегда расстаться со статусом «как все». Я не рассказывал ничего и о своем детстве, потому что боялся обронить что-нибудь про пальмы или пинии, когда положено было — про березы и елки. Я также тщательно скрывал от них существование милых домиков с голубыми бассейнами, газонов и моей любимой детской забавы с граблями и листьями платанов, теплых морей и всегда холодных океанов, островов, оазисов, бесшумных поездов. Я никогда не знал, чем именно занимаются мои родители, но всегда был готов ответить, что они врачи из гуманитарной международной миссии. Этому меня научили в детстве. Когда я подрос настолько, чтобы понять, что мои врачи с трудом отличают бронхит от ангины, когда я болею, отец поговорил со мной серьезно и объяснил, что работа его связана с секретными научными проблемами, о которых, к сожалению, он никак не может мне рассказать, потому что это — большая тайна. Вот если я вырасту и стану физиком, то тогда, возможно… Глаза его загорелись радостно. А я почувствовал, что теряю отца, потому что никогда не оправдаю его надежд, как очевидный гуманитарий… Кстати, недавно, когда запустили тот самый коллайдер, о котором теперь слышал каждый школьник, я в новостях на канале «Euronews» с удивлением узнал знакомые места, где неподалеку, в небольшом городке, учился в местной школе почти восемь месяцев.

Странно, что с возрастом я все чаще и чаще возвращался к своему детству, стремясь как-то осмыслить его и себя в его свете и понять для чего оно было и что оно мне дало. Но как-то не складывалось. Детство представлялось бешено вращающимся волчком, ярким, искрящимся, но слишком быстро мелькающим полотном, сотканным из красивых картинок, мгновенных перемещений, перелетов в бизнес-классе и переездов в пыльных грузовиках, покрытых брезентом.

Я взрослел, в мое сознание стало закрадываться подозрение, что родители мои, наверно, не очень хорошие врачи, раз мама давала мне лекарство от кашля, а у меня оказалась тяжелая гнойная ангина, как объяснил доктор. Настоящий доктор. И разве врачи исписывают мудреными формулами столько бумаги, и разве рисуют странные схемы в каких-то немыслимых компьютерных программах? Моим подозрениям не суждено было развеяться, потому что в тот год родители приняли два судьбоносных решения.

Первое — съездить отдохнуть всем вместе, чего мы вообще никогда не делали. И второе — отправить меня через годик к деду, на историческую родину, чтобы я окончательно не спятил, меняя лондонский лицей на частные уроки в Афганистане, а затем на маленькую школу во французской провинции. Тогда-то я и получил свой второй шрам, на память о судьбоносном решении, наверно. Возле домика, который мы сняли, был маленький сад и небольшой бассейн. И я, бросив в своей комнате рюкзак, тут же нырнул туда — родители даже не успели опомниться. А уж когда вынырнул…

Сначала я увидел только побледневшее лицо мамы. Она пыталась что-то сказать, но только показывала на меня, беззвучно шевеля губа, и почти валилась отцу на руки. Я смотрел на нее, широко улыбаясь, тряся головой, потому что вода все лилась и лилась с мокрых волос, заливая глаза. Отец подхватил мать под руки, усадил на крыльцо и быстро направился ко мне, приговаривая: «Спокойно, спокойно…»

А я все еще не понимал. Но вода, которая заливала глаза, была уж очень соленой, и я оттер ее со лба и посмотрел на руку — рука была в крови. Наверно, все лицо мое было в крови, потому что кровь капала с лица в бассейн. Я смотрел на свою руку, пока отец не взял меня под мышки — «спокойно, спокойно» — не вытащил из бассейна и не усадил рядом с мамой. Они вместе уложили меня на скамейку, притащили бинты и перекись, намочили полотенце, повезли в больницу… Денек выдался еще тот.

Ныряя, я не знал глубины бассейна, да и не в глубине было дело, а в том, что плитка на дне была «шершавая». С одной стороны — не поскользнешься, но я, видимо, задел лицом дно, когда нырял, и ободрал кожу слева над виском. Швов мне наложили всего два, а вот кровищи, я вам доложу, было на все десять. Мама еще долго потом пила успокоительные капли, вспоминая, как я вынырнул из бассейна, и лицо мое залила кровь.

Самое смешное, что боли я совсем не чувствовал. Пока не понимал, что произошло, — ее еще не было. А когда увидел кровь, так много крови, не чувствовал боли от ужаса, который прошил меня насквозь. Решил, что умираю, до того ли было…