Когда опускается ночь

Мосье Ломак больше не управляющий: у него свой официальный кабинет в официальном парижском здании. Снова июльский вечер — не менее прекрасный, чем тот, когда они с Трюденом сидели рядом на скамейке над Сеной. Окно кабинета распахнуто, в него дует тихий приятный ветерок. Однако дышит Ломак тяжело, будто его до сих пор донимает душный полдневный зной, и на лице его читаются горечь и озабоченность, когда он то и дело рассеянно посматривает вниз, на улицу.

Да и можно ли не быть печальным в такие времена? В царство Террора не осталось в городе Париже ни одного живого существа, которое могло бы проснуться поутру, точно зная, что до вечера оно не станет жертвой шпиона, доноса, ареста и гильотины. Такие времена сами по себе сломят чей угодно дух, однако не о них сейчас думал Ломак и не они его заботили. Он выбрал из груды бумаг, лежавших перед ним на старом письменном столе, один документ и прочитал его, и это вернуло его мыслями в прошлое и заставило задуматься обо всех переменах, которые произошли с тех пор, как он стоял в одиночестве на пороге дома Трюдена и видел перед собой будущее.

Перемены эти произошли даже быстрее, чем он предчувствовал. Прошло даже меньше времени, чем он рассчитывал, и Трюден оказался в гуще печальных событий, к которым готовился, считая их не более чем возможными, и они захватили его и потребовали всего его терпения, храбрости и жертвенности ради сестры. Характер ее мужа, лишившись покровов, проступал все яснее и яснее день ото дня и постепенно скатывался от плохого к ужасному. Мелкие оплошности, переросшие в привычное пренебрежение, беспечная отстраненность, обернувшаяся холодной враждебностью, случайные нападки, принесшие зрелые ядовитые плоды глубоких оскорблений, — эти знаки безжалостно показали Розе, что она всем рискнула и все потеряла еще в юные годы; у нее не было никакой защиты от этих незаслуженных обид, и она оказалась бы совсем беспомощной, если бы рядом не было брата, который постоянно утешал и поддерживал ее своей самоотверженной любовью. Трюден с самого начала готовился к этим испытаниям, и теперь они постигли его — и он встретил их как подобает мужчине, в равной мере не замечая ни травли со стороны матери, ни нападок со стороны сына. Эта трудная задача облегчилась лишь тогда, когда с течением времени к личным невзгодам присовокупились бедствия общественные. Теперь погружение в насущные политические трудности превратилось в передышку от домашних неприятностей.

Постепенно единственной целью и устремлением Данвиля стало хитростью придать своей жизни такое направление, чтобы примкнуть к набирающему силу революционному движению и плыть по течению вместе с ним — куда, не важно, лишь бы ничего не угрожало ни его жизни, ни имуществу. Мать Данвиля с ее слепой приверженностью своим старосветским убеждениям, невзирая на все опасности, упрашивала его, распекала, твердила о чести, отваге и принципиальности — все напрасно: он не слушал ее, а если слушал, то лишь смеялся. Данвиль избрал неверный путь в обращении с женой, а теперь намеревался поступить так же со всем миром.

Шли годы; разрушительные перемены ураганом пронеслись по старой государственной системе Франции, и Данвиль успешно менялся вместе с менявшимися временами. Настали первые дни Террора; теперь каждый подозревал каждого — и в политике, и в частной жизни, и среди верхов, и среди низов. При всей своей изворотливости даже Данвиль в конце концов подпал под подозрения в своей штаб-квартире в Париже — главным образом из-за матери. Это был его первый политический просчет, и в минуту бездумной ярости и досады он сорвал раздражение на Ломаке. Оказавшись под подозрением, он в свою очередь заподозрил управляющего. Мать лишь распалила подозрения, и Ломак был уволен.

В прежние времена жертва была бы сломлена, а в новые Ломак просто получил возможность последовать политическому призванию. Ломак был беден, сообразителен, скрытен и не слишком щепетилен. Он оказался добрым патриотом и дружбу водил только с добрыми патриотами, был достаточно честолюбив, обладал неброской кошачьей смелостью, бояться ему было нечего — и он отправился в Париж. Для людей его калибра там было предостаточно возможностей проявить себя, пусть и в мелочах. Ломак стал ждать случая. Случай представился; Ломак не упустил его, привлек благосклонное внимание грозного Фукье-Тенвиля[27] — и тем самым заручился местечком в тайной полиции.