Когда опускается ночь

— Спасите его! — воскликнула она. — Ради всего, что дорого вам в этом мире, спасите его! Шарль, вы начальник этого человека, прикажите ему выйти!

Данвиль грубо стряхнул ее руку.

— Ломак исполняет свой долг. Да, — добавил он, обратившись к Трюдену со злобной победоносной гримасой, — да, исполняет свой долг. Смотрите на меня сколько хотите, взглядами меня не проймешь. Это я донес на вас! Я это признаю, я этим горжусь! Я избавился от врага, а государство — от плохого гражданина. Вспомните свои тайные визиты в дом на Рю-де-Клери!

Его жена испустила вопль ужаса. Снова схватила его за локоть обеими руками — слабыми, дрожащими, которые вдруг стали сильными, словно у мужчины.

— Идите сюда, идите сюда! Мне надо поговорить с вами, и я поговорю!

Она с новообретенной силой протащила его за собой несколько шагов, в пустой угол комнаты. С помертвелым лицом и безумным взглядом, она привстала на цыпочки и прижала губы к уху мужа. В этот самый миг Трюден закричал ей:

— Роза, если вы заговорите, мне конец!

Услышав это, она осеклась, выпустила руку мужа и, вся трепеща, повернулась к брату.

— Роза, — продолжал он, — вы дали слово, и ваше слово свято. Если вы дорожите честью, если вы любите меня, подойдите ко мне — подойдите и молчите.

Он протянул руку. Она подбежала к нему и, уронив голову ему на грудь, разразилась рыданиями.

Данвиль раздраженно обратился к агентам.

— Выведите арестованного, — распорядился он. — Ваш долг здесь исполнен.

— Лишь половина долга, — уточнил Ломак, не спуская с него глаз. — Роза Данвиль…

— Моя жена?! — воскликнул суперинтендант. — При чем здесь моя жена?

— Роза Данвиль, — бесстрастно продолжал Ломак, — вы также указаны в ордере на арест Луи Трюдена.

Роза, приникшая к груди брата, подняла голову. Твердость оставила его, он весь дрожал. Она услышала, как он шепчет: «И Роза тоже! Боже мой! К этому я не готов». Она услышала эти слова, смахнула слезы и поцеловала его:

— Я только рада, Луи. Мы вместе поставили всё на кон — и теперь будем страдать вместе. Я только рада!

Преодолев первое потрясение, Данвиль уставился на Ломака, словно ушам своим не верил.

— Не может быть! — воскликнул он. — На жену я не доносил. Это какая-то ошибка, вы не уполномочены…

— Молчать! — властно оборвал его Ломак. — Молчать, гражданин! Я требую уважения к декрету Республики!

— Мерзавец! Покажите мне ордер! — велел Данвиль. — Кто посмел донести на мою жену?

— Вы! — Ломак презрительно усмехнулся. — Вы! И если кто-то здесь мерзавец, так это вы и есть! Вы — потому что донесли на ее брата! Ага! Мы даром свой хлеб не едим, не тратим время на оскорбления — мы ищем и находим. Если Трюден виновен, ваша жена тоже замешана. Мы это знаем — и мы ее арестовываем.

— Я запрещаю арестовывать ее! — завопил Данвиль. — Я здесь начальник. Кто мне возразит?

Невозмутимый агент ничего не ответил. Его острый слух уловил новый шум на улице. Он подбежал к окну и выглянул.

— Кто мне возразит? — повторил Данвиль.

— Тише! — вскинул руку Ломак. — Молчите и слушайте!

При этих его словах донесся глухой топот марширующих ног. Голоса, негромко и стройно поющие «Марсельезу», торжественно следовали ритму мерных, тяжких шагов. Вскоре под тусклым звездным небом разлился факельный свет, который становился все краснее и краснее.

— Слышите? Видите приближающийся свет факелов? — ликующе вскричал Ломак и указал на улицу. — Я требую уважения к национальному гимну и к человеку, который держит в своих руках судьбу всей Франции! Шляпу долой, гражданин Данвиль! Робеспьер на улице. Его телохранители, отборные бойцы, освещают ему дорогу в клуб якобинцев! Вы спрашиваете: кто вам возразит? Наш общий хозяин, человек, чья подпись стоит под этим ордером, человек, росчерка пера которого достаточно, чтобы наши головы вместе покатились с гильотины в поганый мешок! Хотите, я позову его, когда он будет проходить мимо дома? Хотите, я скажу ему, что суперинтендант Данвиль не позволяет мне произвести арест? Хотите? Хотите?

Такова была сила его презрения, что Ломак словно бы вырос, когда сунул ордер на арест под нос Данвилю и указал на подпись набалдашником трости.

Едва Ломак произнес последние слова, Роза в ужасе обернулась — обернулась и увидела, как ее муж отпрянул при виде подписи на ордере, словно перед ним внезапно выросла гильотина. Трюден почувствовал, как она съежилась в его объятиях, и испугался, что она не сможет совладать с собой, если арест затянется и ей и дальше придется терпеть ужас и неопределенность.

— Крепитесь, Роза, крепитесь! — сказал он. — Вы вели себя благородно, не сдавайтесь же теперь. Нет-нет, ни слова больше. Ни слова, пока я не смогу снова ясно мыслить и не решу, как будет лучше. Мужайтесь, любовь моя, от этого зависит наша жизнь. Гражданин, — обратился он к Ломаку, — исполняйте свой долг, мы готовы.