Когда опускается ночь

— Гражданин председатель, имею доложить, что один из арестованных закололся.

Среди зрительниц пронесся ропот: «Всего-то?!» — и они вернулись к работе. Самоубийство на скамье подсудимых в царство Террора было событием нередким.

— Фамилия? — спросил председатель, спокойно взяв перо и раскрыв учетную книгу.

— Мартине, — отвечал горбун-тюремщик, подойдя к столу.

— Характеристика?

— Бывший роялист, каретных дел мастер тирана Капета[31].

— Обвинение?

— Заговор в тюрьме.

Председатель кивнул и внес в книгу: «Мартине, каретных дел мастер. Обвиняется в заговоре в тюрьме. Опередил закон, покончил с собой. Это действие сочтено достаточным доказательством вины. Товары конфискованы. Первое термидора второго года Республики[32]».

— Тишина! — закричал человек с дубинкой, когда председатель посыпал запись песком, подал горбуну знак, что можно убрать труп, и закрыл книгу.

— Особые дела сегодня будут? — Председатель вернулся к прерванному занятию и посмотрел на собравшихся за его спиной.

— Одно, — отвечал Ломак, пробравшись поближе к спинке председательского кресла. — Удобно ли вам будет, гражданин, рассмотреть дело Луи Трюдена и Розы Данвиль в первую очередь? Двое моих людей вызваны как свидетели, а их время дорого для Республики.

Председатель сверился со списком фамилий, лежавшим перед ним, и вручил его судебному глашатаю, он же распорядитель, поставив против имен Луи Трюдена и Розы Данвиль цифры один и два.

Пока Ломак проталкивался на прежнее место далеко за креслом, к нему приблизился Данвиль и прошептал:

— Ходят слухи, у вас появились секретные сведения о гражданине и гражданке Дюбуа. Это так? Вам известно, кто они?

— Да, — отвечал Ломак. — Но у меня приказ вышестоящего начальства до поры до времени не разглашать эти сведения.

Столько волнения было в голосе Данвиля, когда он задал этот вопрос, и столько явной досады было в его лице, когда он не получил на него удовлетворительного ответа, что наблюдательный главный агент сразу же, к своему удовольствию, заключил, что тот и правда не обладает никакими сведениями о мужчине и женщине по фамилии Дюбуа, а не просто притворяется. Хотя бы эта тайна до сих пор оставалась не раскрытой для Данвиля.

— Луи Трюден! Роза Данвиль! — прокричал глашатай, снова ударив дубинкой по столу.

Арестованные, услышав свои имена, вышли к переднему ограждению помоста. Розе, похоже, оказалось не по силам перенести первый взгляд на судей и первое потрясение, когда она стала предметом беспощадного любопытства зрителей. Она сначала смертельно побледнела, потом побагровела, потом снова побледнела и уткнулась лицом в плечо брата. До чего же быстро колотилось у него сердце! До чего же жгучие слезы навернулись у Розы на глаза при мысли, что боится он только за нее!

— Итак, — произнес председатель, записав их фамилии. — Кто доносчик?

К столу вышли Маглуар и Пикар.

— Гражданин суперинтендант Данвиль, — ответил первый.

При этих словах и среди заключенных, и среди зрителей поднялся взволнованный удивленный ропот.

— В чем обвиняются? — продолжал председатель.

— Заключенный — в преступных замыслах против Республики; заключенная — в недонесении о том же преступлении.

— Представьте доказательства по делу.

Пикар и Маглуар развернули свои доклады и прочитали председателю те же протоколы, которые недавно читали Ломаку в кабинете тайной полиции.

— Хорошо, — сказал председатель, когда они закончили, — теперь у нас не осталось никаких вопросов, кроме личности гражданина и гражданки Дюбуа, ответ на который вы, несомненно, подготовили. Вы выслушали материалы дела? — продолжил он, обращаясь к заключенным. Пикар и Маглуар тем временем пошептались и озадаченно посмотрели на главного агента, который стоял у них за спиной и молчал. — Вы выслушали материалы дела, заключенные? Хотите что-то сказать? Если да, помните: время трибунала ценится на вес золота и мы не позволим вам тратить его впустую.

— Требую позволения говорить от своего имени и от имени сестры, — ответил Трюден. — Я намереваюсь сберечь трибуналу время, сделав признание.

Стоило ему произнести «признание», и тихий шепот, доносившийся со стороны зрительниц, мигом стих. В этой тишине, когда все затаили дыхание, негромкий, спокойный голос Трюдена проникал в самые отдаленные уголки залы. Не позволяя себе ничем выказать бушевавшее внутри жгучее пламя надежды, Трюден обратился к суду со следующей речью: