Когда опускается ночь

— Вы видели ее во плоти, живую и здоровую, как сейчас видите ее брата, — произнес твердый негромкий голос из толпы слуг на лестничной площадке.

— Пропустите этого человека, пусть он войдет! — закричал генерал.

Через порог рядом с мадам Данвиль перешагнул Ломак. Когда он случайно задел ее, она содрогнулась, но, схватившись за стену, сделала вслед за ним несколько шагов. Сначала она посмотрела на сына, затем на Трюдена, потом снова на сына. В ней было что-то такое, что заставило всех замолчать. Собравшиеся вдруг застыли — из-за закрытой двери в библиотеку донеслось испуганное, взволнованное перешептывание женщин и резкий шелест платьев.

— Шарль, — проговорила мадам Данвиль, приблизившись к сыну, — почему вы столь… — Она остановилась и пристальнее прежнего вперила взгляд в сына, а потом вдруг повернулась к Трюдену. — Вы смотрите на моего сына, и я вижу в вашем лице презрение. По какому праву вы оскорбляете человека, чья благодарность за ваше участие в судьбе его матери заставила его рисковать жизнью ради вашего спасения и спасения вашей сестры? По какому праву вы утаили от моего сына, что его жена спаслась от смерти на гильотине, ведь именно его великодушные старания обеспечили это спасение, насколько мне известно? Я требую ответа: по какому праву вы своей скрытностью и коварством поставили нас в нынешнее положение перед хозяином этого дома?

Когда Трюден услышал это, по его лицу пробежала тень печали и жалости. Он отступил на несколько шагов и ничего не ответил. Генерал посмотрел на него с крайним любопытством, выпустил руку Данвиля и хотел было что-то сказать, но тут вперед шагнул Ломак и поднял ладонь, требуя внимания.

— Пожалуй, мне следует объяснить, чего желает гражданин Трюден, — обратился он к мадам Данвиль, — и посоветовать этой даме не требовать ответа на свои вопросы при подобном стечении народа.

— А по какому праву, сударь, вы осмеливаетесь давать мне советы? — надменно спросила она. — Мне вам нечего сказать, я могу лишь повторить свои вопросы и требую ответа на них.

— Кто этот человек? — спросил генерал у Трюдена и показал на Ломака.

— Ему нельзя верить! — закричал Данвиль, впервые подав голос, и наградил Ломака взглядом, полным смертельной ненависти. — Он служил полицейским агентом при Робеспьере!

— И именно поэтому способен ответить на вопросы, относящиеся к судебным процедурам при Робеспьере, — заметил бывший главный агент, не теряя профессионального самообладания.

— Верно! — воскликнул генерал. — Этот человек прав, давайте выслушаем его.

— Вы здесь ничем не поможете, предоставьте все мне, — сказал Ломак Трюдену. — Лучше всего, если говорить буду я. Я присутствовал на суде над гражданином Трюденом и его сестрой, — громко обратился он к собравшимся. — Они попали под трибунал по доносу гражданина Данвиля. Данвиль не имел представления о подлинной природе обвинений, выдвинутых против Трюдена и его сестры, пока подсудимый сам не сделал признание — я могу ручаться за это. Когда стало известно, что брат с сестрой тайно помогали этой даме бежать из Франции, а следовательно, угроза нависла над самим Данвилем, я своими ушами слышал, как он отвел эту угрозу ложным утверждением, будто бы с самого начала знал о замысле Трюдена…

— То есть он перед судом заявил, что донес на этого человека, зная, что тот пытается спасти его мать, и в итоге этот человек попал под трибунал? — перебил генерал. — Вы это хотите сказать?

— Да, — отвечал Ломак. Собравшиеся не сдержали приглушенных возгласов ужаса и возмущения. — Сохранились протоколы трибунала, которые подтвердят истинность моих слов, — продолжил он. — Касательно спасения гражданина Трюдена и его сестры от гильотины — оно было стечением политических обстоятельств, которому тоже при необходимости найдутся живые свидетели, и отчасти результатом некоторых моих действий, о которых сейчас нет нужды распространяться. И наконец, касательно нашего решения сохранить в тайне всё последовавшее за спасением, прошу обратить внимание, что мы нарушили эту тайну, стоило нам узнать о предстоящих здесь событиях, и хранили ее только до сей поры; это было понятной и естественной мерой предосторожности со стороны гражданина Трюдена. По тем же мотивам мы сейчас предпочитаем уберечь его сестру от присутствия в этой комнате, поскольку для нее это чревато потрясением. Кто, обладающий хотя бы зачатками сострадания, подвергнул бы ее опасности еще раз взглянуть на такого супруга? — Он обернулся и указал на Данвиля.

Никто из присутствующих не успел ничего сказать, как глухой страдальческий вопль: «Моя госпожа! Моя дорогая, дорогая госпожа!» — приковал все взоры сначала к старику Дюбуа, а затем к мадам Данвиль.