Когда опускается ночь

Когда Ломак начал свою речь, мадам Данвиль держалась за стену, но теперь стояла совершенно прямо. Она молчала и не двигалась. Ни одна из легких нарядных лент в ее растрепанной прическе даже не пошелохнулась. Старый верный Дюбуа упал на колени рядом с ней и целовал ее ледяную правую руку, гладил ее и все повторял тихо и скорбно: «О моя госпожа! Моя дорогая, дорогая госпожа!» — но мадам Данвиль, похоже, и не замечала его. Лишь когда ее сын шагнул к ней, она словно очнулась от этого смертельного транса, вызванного душевной болью. Медленно подняла свободную руку и знаком остановила Данвиля. Он повиновался ее жесту и не осмелился подать голос. Она снова махнула рукой — и ее помертвевшее лицо исказилось судорогой. Губы дрогнули, и она заговорила:

— Сударь, сделайте мне последнее одолжение, помолчите. Нам с вами отныне нечего сказать друг другу. Мои предки — люди благородные, я вдова человека чести. Вы предатель и лжесвидетель, существо, от которого всякий уважающий себя человек отвернется с презрением. Я отрекаюсь от вас. Публично, в присутствии всех этих господ, я заявляю: у меня нет сына.

Она повернулась к нему спиной и, поклонившись всем присутствующим со старомодной церемонностью минувших времен, медленно и твердо двинулась к выходу. На пороге она обернулась, и напускная доблесть покинула ее. Мадам Данвиль тихо, сдавленно вскрикнула, стиснула руку старого верного слуги, который не отходил от нее, и он подхватил ее в объятия, а ее голова упала ему на плечо.

— Помогите ему! — приказал генерал столпившимся у двери слугам. — Помогите отнести ее в соседнюю комнату.

Старик оторвал взгляд от госпожи и с подозрением посмотрел на тех, кто хотел помочь ему. Его вдруг охватила ревность, и он замотал головой.

— Домой, она поедет домой, и я буду заботиться о ней! — воскликнул он. — Отойдите! Прочь! Никто, кроме Дюбуа, не достоин прикасаться к ней. Вниз! Вниз, в экипаж! У нее теперь нет никого, кроме меня, и я говорю: ее надо отвезти домой!

Когда дверь за ними закрылась, генерал Бертелен подошел к Трюдену, который с тех пор, как в гостиной появился Ломак, молча стоял поодаль ото всех.

— Я бы хотел попросить у вас прощения, — сказал старый солдат, — если оскорбил вас необоснованными подозрениями. Я крайне сожалею, что мы с вами не встретились давным-давно, ведь это было бы в интересах моей дочери, но все равно благодарю вас, что вы пришли сюда, пусть даже в последнюю минуту.

В это время один из его друзей поднялся и прикоснулся к его плечу:

— Бертелен, разве можно отпускать этого негодяя просто так?

Генерал тут же развернулся и презрительно поманил Данвиля к двери. Когда они отошли на достаточное расстояние, чтобы их никто не слышал, он произнес:

— Ваш шурин разоблачил вас как злодея, а ваша мать подтвердила, что вы лжец. Они исполнили свой долг по отношению к вам, и теперь мне остается исполнить мой. Когда один человек приходит в дом к другому под ложным предлогом и компрометирует его дочь, у нас, старых вояк, есть на такое быстрый ответ. Сейчас ровно три часа; в пять вы найдете меня и одного моего друга…

Он остановился и внимательно оглядел комнату, а затем прошептал остальное Данвилю на ухо, распахнул дверь и указал вниз.

— Наши дела здесь закончены, — произнес Ломак и взял Трюдена под руку. — Дадим Данвилю время унести ноги из этого дома, а затем уйдем и сами.

— Моя сестра! Где она? — взволнованно спросил Трюден.

— О ней не беспокойтесь. Я все вам расскажу на улице.

— Уверен, вы простите меня, если я покину вас, — обратился генерал Бертелен ко всем присутствующим, взявшись за ручку двери в библиотеку. — Мне нужно сообщить дочери дурные новости, а затем уладить одно личное дело с другом.

Он отсалютовал гостям обычным резким, грубоватым кивком и скрылся в библиотеке. Через несколько минут Трюден и Ломак вышли за порог.

— Сестра ждет вас в наших апартаментах в гостинице, — сказал Ломак. — Она не знает о случившемся ничего, совершенно ничего.

— Но ведь ее узнали! — удивился Трюден. — Его мать видела ее. Несомненно, она…