Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Война за изгнание Ирака из Кувейта – какой бы сложной она ни была с точки зрения логистики и дипломатии, – являлась в некотором смысле одновременно и простым случаем, и переходным моментом. Вторжение было вопиющим актом агрессии одного государства против другого. Советский Союз теперь работал в тандеме с США, и Горбачев придерживался принципов международного права и порядка. СССР, хотя и ослабленный, на этом этапе все еще оставался второй опорой глобальной системы. И была надежда, что Совет Безопасности ООН, больше не парализованный идеологическими антагонизмами времен холодной войны, сможет сыграть обновленную роль хранителя мира. В этой благоприятной ситуации США выступали бы в качестве лидера многосторонних международных действий. Скоукрофт осенью 1990 г. выразился следуюшим образом: «Соединенные Штаты отныне будут обязаны вести мировое сообщество в беспрецедентной степени, что продемонстрировал иракский кризис, и что мы должны пытаться преследовать наши национальные интересы, где это возможно, в рамках соглашения с нашими друзьями и международным сообществом»[1645]. Главная мысль Белого дома заключалась в том, что «с моральной точки зрения мы должны действовать так, чтобы миром после холодной войны управляло международное право, а не международные преступники»[1646]. И так в «Щите пустыни» и «Буре в пустыне» – первой практической реализации этого грандиозного замысла – возглавляемая США коалиция под руководством ООН вынудила Ирак соблюдать международное право и вытеснила его из Кувейта, соблюдая, однако, осторожность, чтобы не допустить какого-либо серьезного нарушения собственного суверенитета Ирака.

Однако в конце 1991 г. советская опора рухнула. Внезапно США почувствовали себя в положении верховного гегемона – одинокого и непревзойденного. Это был «однополярный» момент. «Мы внезапно оказались в уникальном положении, без опыта, без прецедентов и стоя в одиночестве на вершине могущества», – позже писал Скоукрофт, «беспрецедентная ситуация в истории» – и та, которая предоставила Америке «редчайшую возможность формировать мир и более глубокую ответственность за то, чтобы делать это мудро, а не просто на благо Соединенных Штатов, но и всех наций»[1647].

Итак, как же Соединенные Штаты должны попытаться обеспечить мир и стабильность в этих новых условиях? Согласно Уставу, Организация Объединенных Наций может использоваться для «операций по поддержанию мира», определяемых как операции, проводимые с согласия сторон, основанные на беспристрастности и исключающие применение силы, за исключением случаев самообороны или для выполнения конкретного мандата в соответствии с главой VII Устава ООН. Но ООН так и не развила свой собственный «миротворческий» потенциал: Военно-штабной комитет Совета Безопасности, учрежденный в соответствии со статьей 47 Устава ООН, бездействовал почти с момента своего создания из-за соперничества времен холодной войны. Однополярный момент предлагал возможность военных действий под руководством США, поддерживаемых остальными членами Совета Безопасности в соответствии с главой VII, но операция, предпринятая в Кувейте, не создала никакого реального прецедента. С распадом СССР и концом многих репрессивных, но стабильных режимов местные конфликты и этнорелигиозное соперничество, замороженные холодной войной, были разморожены. Вопрос о том, где и как принять участие, представлял огромные проблемы для Белого дома.

С одной стороны, было острое ощущение, что Америка должна лидировать. «Мы вряд ли можем доверить демократию или американские интересы исключительно многосторонним институтам», – заявил Бейкер в апреле 1992 г. Буш настаивал: «Любой, кто говорит, что мы должны отступить в изоляционистский кокон, живет в прошлом веке». Стратегия национальной безопасности администрации 1991 г. предупреждала о том, как в 1920-х гг., когда Первая мировая война закончилась и «не было очевидной ни с чем сравнимой угрозы, нация обратилась внутрь себя. Этот курс имел почти катастрофические последствия тогда, и сейчас он будет еще более опасным».