Когда плачут драконы (СИ)

— Девочке-дракону не давайте! — старательно выровненным голосом проговорила она. — Ей пока только жидкое можно, и то понемножку. А то размахнетесь по доброте душевной.

Хедин изучающе на нее посмотрел, нервируя Ану до слабости в ногах, и сказал опять то, чего она совсем не ожидала:

— Долго опекать меня собираешься? Избитого и беспомощного?

Ана ошеломленно хлопнула глазами. Вот же кулема! За себя оскорбилась, а о том, что его своим попечительством унижает, и не подумала. А про Хединову гордость она, пожалуй, лучше всех знала.

Наверное, ей стоило снова изобразить обиду; заявить, что Хед даром ей не нужен, чтобы на него свое время тратить; что он белены объелся, если считает иначе. Это было бы правильно и очень просто.

Обрубить все раз и навсегда.

И забыть…

— Пока не прогонишь, — выдала Ана и даже губу закусила, пряча улыбку из-за его ошалевшего вида. Хедин силился что-то ответить, но явно не мог не только придумать ни одной достойной фразы, но даже и уразуметь Аниной подачи. А Ану заливало хорошим настроением, и губы переставали повиноваться, выпуская улыбку на волю. И, чтобы не выдать себя окончательно, Ана развернулась и наконец выскочила из госпиталя.

Но далеко уйти не смогла. Воспользовалась еще не окончательно рассеявшимся туманом и заглянула сбоку в то самое окно, возле которого поставила горшок с едой.

Хедин сидел на кровати и уминал рагу за обе щеки.

Ана хрюкнула, подавилась и со всех ног припустила домой.

Глава тридцатая: Понимание

Когда два дракона и три их седока вернулись в Армелон, была уже глубокая ночь.

Арве, привезший из Гвала Ору и двух ее спасителей, отдохнув ночь, отправился обратно за Кедде и Кеолой. Джемма и Вальгард, успешно собрав в Южных лесах необходимые для противоядия травы, а недостающие прикупив в лавке с непривычным названием «Аптека», вернулись в Гвал чуть позже него.

Волевым усилием Валя было решено дать ребятам отдохнуть хоть несколько часов и отправиться в путь уже ближе к концу дня. Драконам темнота не мешала: в небе врагов у них не было, а ориентироваться они умели и по звездам, так что добрались до Армелона без приключений, лишь немного напугав стражу на крепостной стене, среди которой на этот раз не было обычно встречающего их Хедина.

Кедде пригласил Арве и Вальгарда переночевать в его доме. Там, конечно, по-прежнему имелась единственная кровать, но гостей это смущало значительно меньше, нежели необходимость соседствовать с двумя девицами. А поскольку приготовление ужина обещало плавно перетечь в подачу на стол завтрака, от него было решено отказаться в пользу крепкого здорового сна.

Кедде, правда, был совершенно уверен, что прободрствует и эту ночь, несмотря на усталость и почти ускользающее сознание. Все-таки в последний раз он спал почти трое суток назад.

Первую ночь после отлета он теперь будет, наверное, всю жизнь видеть в кошмарных снах, и совсем не потому, что крыльев тогда лишился. Да и вторая едва ли не мучительнее предыдущей оказалась. Лежать в темноте, на сеновале, в обнимку с Кеолой — и пальцем не сметь прикоснуться к такой желанной, такой близкой, такой необходимой девушке — врагу не пожелаешь. Кедде тщетно уговаривал себя заснуть, припоминая детские считалки и драконьи песни и всеми силами пытаясь хоть ненадолго отвлечься от сводящего с ума тепла доверившейся ему Кеолы, но боги, очевидно, решили сделать вчерашнюю ночь частью искупления. И Кедде с честью выдержал это испытание, хотя и чувствовал себя наутро так, словно по нему пробежало стадо драконов.

Они с Кеолой ушли из деревни вместе с Вальгардом и Джеммой, пообещав ждать их возвращения возле лесной опушки, чтобы, не приведи Ивон, не попасть в дурную компанию, и Кеола без всякого зазрения совести воспользовалась этой возможностью остаться с Кедде наедине, может, возместив ему ночные метания, а может, добавив к ним еще огня.

Все-таки он был совершеннейшим слепцом, когда не замечал ее истинного к себе отношения. Ведь стоило только не выпускать слишком рано обиду, не закрываться в страхе перед болью — и Кеола не смогла бы долго сопротивляться. Ведь и слезы были, и неловкость, и невозможность удержать слова — а Кедде на все смотрел со своей колокольни и делал совершенно неправильные выводы.

— Я прощения у тебя попросить хочу, — неожиданно призналась Кеола и так серьезно на него посмотрела, что Кедде даже немного перетрусил. Если он еще чего-то о ней не знал, может, и не стоило об этом говорить? Уж слишком некрепким все еще казался установившийся мир. И слишком страшно было его терять. — За все эти годы: за жестокие слова, за обиды, за пренебрежение. Я… думала, что так лучше будет, что я освободить тебя должна и не позволить свою жизнь загубить. Я не хотела, чтобы тебе было больно. Ты вправе не верить, конечно…

— Не вправе, — мотнул головой Кедде, снова привлекая ее к себе. — Я сам виноват, что внушил тебе, будто небо мне дороже всего на свете. Но в четырнадцать признаваться в любви казалось нелепым и до безумия страшным. Куда как знатнее независимость и равнодушие миру являть. Вот и пожинал потом.