Когда плачут драконы

В книге рассказывалось о мальчике по имени Товве, ставшем искуснейшим целителем. Поначалу Создатели решили испытать твердость его духа, чтобы убедиться, что он достоин такого дара, — и Беата невольно вспомнила Дарре и его историю. На Товве же боги наслали страшную болезнь, из-за которой у него отказали ноги. Он много лет не выходил из дома, выслушивая только стенания родных, вынужденных кормить беспомощный рот, и отбиваясь от издевательств сверстников, нашедших себе объект для насмешек. Как-то раз мальчишки, обозлившись на его острый язык, затеяли злую шутку. Они силой усадили Товве на недавно укрощенного коня, привязали его непослушные ноги к стременам и пустили в чистое поле…

— Беата… — как сквозь сон услышала она осторожный голос Одже, но только отмахнулась: разве можно было оторваться от книги в такой момент? Она понимала, конечно, что Одже, приглашая ее в караульную, имел полное право рассчитывать хоть на толику ее внимания и несколько иное времяпрепровождение, но он сам предложил ей взять книгу в руки и вряд ли мог не понимать, сколь увлекательными бывают некоторые истории. Сегодняшняя была как раз из таких.

И Беата, мужественно поборов не вовремя проснувшуюся совесть, снова углубилась в чтение. Там Товве, не растерявшись, словом и лаской укротил взбесившегося скакуна. А потом конь, неожиданно заговорив человеческим голосом, рассказал ему о далеких землях, где он бывал еще жеребенком и куда жаждал вернуться. И Товве убедил коня отвезти его туда, чтобы они оба обрели желанную свободу.

Там не было людей — жестоких, самолюбивых, а были только такие же, как Товве и его новый друг, божьи твари, и они приняли человеческого детеныша в свою семью, обогрев, приласкав, научив жить без страха перед природой. Они вылечили Товве ноги и поделились многими премудростями, хранимыми веками среди животных и недоступными человеку. И вот однажды…

Беата перелистывала страницу за страницей, забыв о времени и не замечая ничего вокруг, и опомнилась только тогда, когда прочла последний абзац. В нем совсем древний Товве, построивший первую школу целительства в Южных странах и передавший все свои знания новым поколениям, возвратился к своим лесным друзьям, чтобы обрести среди них покой и последний приют…

Беата закрыла книгу, нежно погладила обложку и, переполненная впечатлениями, обвела караульную взглядом. Усмехнулась, поняв, что сидит с ногами на голом матрасе одной из кроватей, и удивилась, увидев рядом с собой сгоревшую до середины свечу. Когда Одже ее зажег и зачем? Беате же вполне хватало света из зарешеченных окон.

Она скользнула взглядом по первому попавшемуся проему и обомлела: за стенами царствовала самая настоящая ночь. В животе у Беаты тут же заурчало напоминанием о том, сколь долго она уже не ела. Щеки залило густым румянцем: ох ты ж, и как ей теперь объясняться? Что с Одже, о существовании которого она напрочь забыла, что с родителями, которые уже явно забили тревогу и ищут младшую дочь по всему Армелону. И добро, если не найдут. А если обнаружат в этой караулке ночью наедине с парнем? Или кто другой увидит — это же потом позору не оберешься! Кому она докажет, что просто книгу читала? Особенно в память о матушкиных причудах.

Беата вскочила на ноги, бросилась к двери и едва не налетела на Одже. Не вовремя вспомнила, как в день их знакомства пыталась душу из него вытрясти, приняв за помощника Кёна, засадившего ее сестру в тюрьму. Беате тогда было двенадцать, и она не боялась ничего на свете. А теперь вдруг снова вспыхнула, хотя, казалось, и прежнюю краску еще с щек не согнала.

— Мне… домой надо… Потеряют... — забормотала она первое, что пришло в голову. Одже кивнул и чуть посторонился.

— Я провожу, если позволишь, — мягко проговорил он. — Если не позволишь, пойду поодаль: не пугайся. Негоже юной девушке так поздно по улицам одной ходить.

Беата, забыв про пылающее лицо, воззрилась на Одже с изумлением. Вряд ли существовал еще хоть один парень, способный пожертвовать собственным честолюбием из заботы о ближнем. Нет, Одже определенно не походил ни на кого другого.

— Не надо… поодаль… — едва слышно отозвалась она, истово желая, чтобы Одже хватило ума не ждать от нее объяснений, потому что объяснить она ничего бы точно не смогла. Просто поддалась вспыхнувшему чувству благодарности, щедро сдобренному не отпускающим стыдом. И только от улыбки Одже немного расслабилась: в ней не было торжества, а лишь искренняя радость.

Он открыл дверь, выпуская Беату на улицу и с каждой секундой удивляя ее все больше: кроме отца, никому в голову не приходило ухаживать за ней даже столь нехитрым способом. Беата, правда, своей боевитостью и самостоятельностью, наверное, отбивала всякое желание ей помогать… но только не у Одже. Странного парня, которого никто не понимал.