Когда под ногами бездна (upd. перевод)

Я облачился в белую галабийю [10], надел традиционный арабский головной убор, белоснежную кафию, и закрепил ткань веревкой «укаль», сунул ноги в сандалии. Теперь я выглядел как типичный неотесанный парень, приехавший из деревни попытать счастья, — здесь их великое множество. Думаю, так я одевался всего раз десять за многие годы жизни в Будайине. Всегда предпочитал европейский стиль, и в юности, в Алжире, и позже, когда отправился на восток. Сейчас я не походил на выходца из стран Магриба: надо было, чтобы меня принимали за здешнего крестьянина-феллаха. Неплохо; разве что рыжеватая борода не вписывается в образ, но вряд ли немцу подобная деталь что-то скажет. Выходя из дома, пробираясь к Воротам по Улице, я ни разу не привлек чужого внимания, ни один из знакомых меня не окликнул — никто не мог даже вообразить Марида Одрана в традиционном облачении. Я чувствовал себя невидимкой, а это сразу создает иллюзию силы и власти над окружающими. Растерянность и подавленность испарились, вернулась прежняя уверенность, помноженная на самомнение. Я снова стал крутым профессионалом, с которым лучше не ссориться.

Сразу за Восточными воротами тянется широкий бульвар Иль-Джамил, по обеим сторонам его высятся пальмы. Два потока машин разделяет широкая полоса — на ней высажены цветущие кусты. Круглый год здесь полыхают все новые и новые краски, а воздух напоен свежим ароматом; каждый невольно повернет голову, привлеченный яркими островками среди моря зелени: нежно-розовым, огненно-пунцовым, роскошным лиловато-пурпурным, шафранно-желтым, девственно белым, голубым, — бесконечным, как само небо, разнообразием оттенков… Высоко над головами людей, спрятавшись среди листвы и на крышах домов, щебетают певчие птицы, жаворонки — целая пернатая армия. Глядя на эту красоту, хотелось вознести хвалу Аллаху за бесценный дар. Я на мгновение замедлил шаг. Решив выйти за пределы Будайина в истинном обличье — араба с парой киамов за душой, неграмотного, без каких-либо возможностей и перспектив, — я не ожидал, что испытаю настолько сильный прилив эмоций. Глядя на феллахов, спешащих по своим делам, я ощутил, что меня с ними опять связывают нерушимые узы, включая — по крайней мере, так сейчас подсказывали чувства — религиозные обязанности мусульманина, которыми я столько пренебрегал. Я твердо пообещал себе, что исправлюсь и, как только смогу, займусь самоусовершенствованием. Сначала надо найти Никки.

Пройдя два квартала по направлению к мечети Шимаал, на север от Восточных ворот, я увидел Билла. Так и знал, что найду его рядом с огороженной частью города, сидящего за рулем собственного такси и, как обычно, осматривающего прохожих с любопытством и холодным страхом. Билл — парень почти моего роста, но более мускулистый. Его плечи сплошь испещрены зелено-голубой татуировкой, настолько старой, что линии расплылись, и разглядеть рисунок трудно; неясно даже, что там изображено. Он не бреется, не стрижет волос песочного цвета уже много лет и выглядит, словно какой-нибудь иудейский патриарх. Кожа в местах, которые Билл подставлял солнцу, пока раскатывал по улицам, загорела до ярко-красного цвета. На огненно-алом лице, как две лампочки, сверкают бледно-голубые глаза, с маниакальной настойчивостью буравящие взглядом собеседника: я, как правило, не выдерживаю и отворачиваюсь. Конечно, Билл законченный псих, но псих сознательный: свое безумие он взлелеял сам, так же тщательно и продуманно, как, скажем, Ясмин перед пластической операцией подобрала себе высокие скулы, придающие ей неотразимо сексуальный вид.

Я познакомился с Биллом, когда впервые приехал в город. Он уже успел научиться жить среди изгоев, различных человеческих отбросов и трущобных головорезов Будайина и помог мне вписаться в их сомнительное общество. Билл родился еще в Соединенных Штатах Америки — да-да, лет ему было порядочно, — в области, ныне ставшей Суверенным Краем Великих Пустынь. Когда произошла балканизация США и они распались на несколько враждующих наций, он навеки покинул родину. Не представляю, как чужак умудрился продержаться, пока не усвоил здешний образ жизни; сам Билл ни черта не помнит. Каким-то немыслимым образом он наскреб денег на одну-единственную модификацию своего тела. Вместо того чтобы вделать розетку в мозг, как поступили многие потерянные души нашего квартала, Билл выбрал гораздо более изощренный и пугающий способ получить забвение: ему удалили одно легкое, заменив искусственной железой, периодически выбрасывающей в кровь порцию психоделического наркотика четвертого поколения. Билл не мог сказать, какую именно отраву он выбрал, но, судя по путанной, напыщенной манере выражаться и интенсивности бредовых видений, в нем постоянно вырабатывался рибопропилметионин — РПМ, либо аксетилированный неокортицин.