Когда поют деревья

Аннализа очень хотела сказать, что мечтает его увидеть, просто сейчас занята – но не посмела. Томас и без того знал, почему она так поступает, и она не станет этого отрицать.

А про машину ответила:

– Если ты и правда хочешь оставить машину, тогда спасибо. – Она немного помолчала, чтобы собраться с духом. – Так здорово снова слышать твой голос, Томас.

Но слышать голос – одно, а видеться – совсем другое. Их встреча в Портленде ни к чему хорошему не приведет. Теперь это был ее город, а не их общий.

Все прошло как по маслу. На другой день Томас приехал, встретился с Уолтом, забрал ключи и уехал в Давенпорт, так ни разу и не встретившись с Аннализой. Конечно, девушке было стыдно, ведь Томас оставлял ей машину, а она ответила неблагодарностью на его доброту. Но дело есть дело: сейчас ей надо думать только о карьере.

Хотя Аннализа верила в свой новый стиль, который как небо и земля отличался от того, что было до встречи с Шэрон, она до смерти боялась показывать свои достижения наставнице. Возвращение Томаса так выбило ее из колеи, что после звонка она не нарисовала ничего толкового. С тем же успехом Томас мог бы стоять за мольбертом, свистеть и размахивать руками.

Вновь раскладывая свои лучшие картины на широком столе в мастерской Шэрон, как в прошлый раз, когда впервые знакомила художницу со своими работами, Аннализа думала: интересно, отец Уолта с таким же чувством шлепал кусок мяса на прилавок перед покупателем? С тех пор как она начала зарабатывать своей кистью деньги, волшебство развеялось, и новая повинность стала мешать вдохновению.

Из проигрывателя, по обыкновению, звучала музыка Grateful Dead. В воздухе курился все тот же древесный запах. Шэрон по очереди разглядывала картины. Аннализа замерла в ожидании, словно ее судьба сейчас висела на волоске. Так и было на самом деле. Жизнь Аннализы наполнится красками, лишь бы только Шэрон сейчас сказала: «Ты смогла. Не знаю как, но за шесть месяцев ты превратилась в настоящую художницу». Ее слова всего лишь подтвердят то, что Аннализа и без того знает.

– Это не ты, – наконец подвела итоги Шэрон, выбив из-под ног у Аннализы воображаемый пьедестал.

Уверенность, которую Аннализа копила с середины октября, рассеялась, словно воздух из пробитого иголкой воздушного шара. Аннализа вспыхнула, будто Шэрон ни с того ни с сего дала ей пощечину или поставила двойку на экзамене.

– Как это не я? А кто же еще? Мне удалось почувствовать этих женщин, я их понимаю. Это и есть мой голос.

Шэрон оценивающе смерила Аннализу взглядом, и девушке стало неловко за свой модный наряд, купленный накануне в универмаге «Прайд».

– Я считаю, что это не ты.

– Откуда вы знаете?

Шэрон ошибается, вот и все. Или просто завидует.

Ее учительница подошла к проигрывателю и сняла иглу с пластинки. На смену музыке Grateful Dead пришла тишина, к которой Аннализа была не готова. Обернувшись, Шэрон сказала:

– На мой взгляд, нельзя за полгода найти ответы на все вопросы.

– Я не говорю, что ответила на все вопросы, – возразила Аннализа. – Вы с Джеки советовали мне найти себя как художницу. Ну вот, это я и есть. Мне это нравится, и, похоже, не только мне, но и всему Портленду, потому что картины разлетаются прямо на глазах.

Шэрон подошла и встала перед Аннализой лицом к лицу.

– Что ты хочешь от меня услышать? Чтобы я сказала: вперед, Аннализа, ты готова к большому плаванью? К чему время терять – садись на автобус и поезжай на Манхэттен? Или чтобы я пригласила тебя принять участие в моей выставке? Я считаю, что ты еще не готова. И не только ты: все мои ученики – и здесь, и в колледже – пока еще не готовы. Чтобы открыть в себе художника – нужны годы, а иногда и целая жизнь.

От гнева, разочарования и досады у Аннализы кружилась голова. Ведь она рисовала всю жизнь!

– Только ты сама способна понять, что тебе суждено рисовать, – продолжила Шэрон. – Но в самом начале занятий я обещала, что дам тебе все, что смогу. В нашем случае очень трудно говорить правду в лицо.

Обведя рукой женщин, составляющих портфолио Аннализы, она добавила:

– Мне кажется, что ты не похожа на этих дам – я чувствую во всем этом беспредельную пустоту, которая меня ранит. Это не предел возможностей Аннализы Манкузо. Не спорю, сами по себе картины хороши. Неудивительно, что их покупают. Но как твоя учительница и человек, глубоко уважающий твой талант, я настаиваю, что ты можешь лучше.

Аннализа стиснула зубы; от гнева запылали щеки. Их непонятные отношения с Томасом довели ее до предела, и в ней проснулась тигрица.

– Вы все прекрасно понимаете, Шэрон. Что бы я ни делала, вам все равно будет мало. Вы просто боитесь, что, как только вы меня похвалите, я сразу брошу ваши бестолковые занятия.

Девушка сама не знала, как у нее повернулся язык такое сказать. Но если ее наставница решила говорить правду в лицо, то чем она хуже?

Шэрон опустила голову.

– Ты не всерьез это говоришь.