Когда развеются миражи

Год назад, уезжая из Москвы, девушка искренне верила, что видит этот город в последний раз. И уж тем более не думала, что однажды вернется сюда из-за мужа. Все эти часы, проведенные в машине, сердце сжималось от разлуки сыном, но в душе она понимала, что не смогла бы отказаться, пусть это решение и противоречило всему, что она чувствовала. Ей следовало быть со своим ребенком и заниматься подготовкой к Сиреневому вечеру, а вместо этого она примчалась за тысячу километров в Москву. Зачем? Чтобы увидеть Матвея на больничной койке? Но ей совершенно не хотелось этого. Сохранить лицо перед Старовойтовыми? Нет, ей, конечно, дорого их хорошее отношение, но не до такой степени, чтобы из-за этого лицемерить и притворяться. Ариан? Он знал о ней больше, чем кто-либо другой, и понял, если бы она отказалась. Так почему она все же согласилась? Стало жалко Гончарова? Или, наоборот, хотелось увидеть, как он умирает, ведь она ненавидела его. Сейчас Юля вряд ли способна ответить на эти вопросы. К концу пути разболелась голова. Сказывалась бессонная ночь, долгая дорога и стресс. Хотелось принять ванную, а потом забиться в какой-нибудь уединенный уголок, натянуть одеяло и уснуть. Но это из области фантастики. И еще непонятно, где и когда она вообще сможет отдохнуть. А уж что ее ждет за стеклянными дверями больницы, где сейчас умирает Гончаров, вообще неизвестно.

Как Юля и предполагала, Ариан не стал задерживаться. Они остановились лишь однажды на полпути к Москве, чтобы размять ноги, сходить в туалет и выпить кофе. Все это время Старовойтов оставался на связи со своим отцом, и как только они въехали в город, мужчина попросил шофера езжать к больнице.

Бесконечные больничные коридоры и переходы, голубые стены, неяркий свет люминесцентных ламп, запах дезинфицирующих средств, лекарств и стерильности. Медперсонал, попадающийся на пути, чьи-то голоса и звук каблучков о кафель плитки, слишком громкий, слишком навязчивый.

Юля плотно сжала губы, мимоходом убрав с лица прядь волос, и вцепилась руками в полы халата, стянув их на груди.

Машинально кивнув присутствующим, но никого не видя перед собой, Шарапова остановилась у большого окна, забранного приподнятыми жалюзи.

Год назад, покидая Москву, ей казалось, ничего, кроме ненависти и презрения, она не оставляет за собой. Уезжая потерянной, испуганной и раздавленной, Юля не думала в тот момент о том, что увозит с собой. А уж то, что тогда творилось в сердце, и вовсе пугало. И меньше всего в тот момент ей хотелось думать о Гончарове. Проще было вычеркнуть его из своей жизни и навсегда обо всем забыть, чем думать, вспоминать и анализировать, приходить к каким-то выводам. Возможно, она опять пыталась обмануть себя, желая любой ценой обрести покой. Но, несмотря на все произошедшее, Юля никогда не желала Гончарову смерти.

Шарапова смотрела на него сквозь стекло, в котором отражались лица собравшихся, не отрывая широко распахнутых глаз, и пыталась примирить воспоминания о том человеке, которого знала, и этого, обездвиженного и сломленного, жизнедеятельность которого обеспечивали аппараты. Пыталась и не могла.

Матвей Юрьевич, которого она знала, циничный, жесткий, самовлюбленный мачо. Его волновали только собственные удовольствия и прихоти, одной из которых была и она сама, никогда бы не стал страдать от неразделенной любви, предательства и разбитого сердца. Он презирал и смеялся над всем этим, и не знал, что это такое! Но сейчас муж лежит за стеклом, находясь на грани жизни и смерти, и это обстоятельство являлось видимым подтверждением всего, о чем говорил Ариан. Так, может быть, цинизм, равнодушие и пренебрежение были только маской, за которой Гончаров, подобно ей самой, прятал свои чувства? Она не любила его и не скрывала этого, а он был слишком горд, чтобы выставить себя посмешищем, признавшись ей в любви. Зная его, Юля предполагала, Матвей Юрьевич скорей бы умер, чем допустил такое. Лишь однажды самообладание изменило ему, и слова о любви сорвались с губ, только она не пожелала их услышать. Он обидел ее, но ведь и ему тоже было больно. А если он умрет?

Самое страшное, что пугало Юлю и не давало покоя по дороге в Москву, это реакция и чувства, которые она может испытать, глядя на него, прикованного к больничной койке. Она страшилась тайной радости и некоторого торжества, но вместо этого была лишь растерянность да слезы, подступающие к глазам. Юля закусила нижнюю губу и снова потянулась к золотому крестику.

— А что здесь делает эта мерзавка? — вдруг раздался за спиной резкий и гневный возглас.

Шарапова медленно обернулась и оказалась лицом к лицу с госпожой Гончаровой, высокомерной и дородной дамой, матерью Матвея. Первый и последний раз они встречались на их свадьбе. Но и этого оказалось достаточно, чтобы у Юли напрочь пропало желание продолжить знакомство и общение.