Когда развеются миражи

— Сволочь! — прорычал кто-то охрипшим от неудержимой ярости голосом. — Как ты посмел коснуться ее?

И снова удар, а за ним еще и еще…

Шарапов пытался увернуться, закрыть лицо руками, ответить тем же. Но на защиту ему не оставили шанса. Удары нападавшего были мощными и точными. Они следовали один за другим, не позволяя собраться. Он оказался сбитым с ног.

— Я убью тебя, мразь!

Теперь удары наносили ногами: по голове, почкам, под дых. Шарапов задыхался, чувствуя, что рот полон крови, а с разбитого носа течет. Он хватал ртом воздух, со всей отчетливостью понимая, этот страшный человек с искаженным безудержной яростью лицом не раздумывая убьет его.

— Матвей! — услышал он сквозь несмолкающий гул в голове, почти теряя сознание от боли. — Матвей, прекрати! Ты ведь убьешь его! — голос Юли срывался на крик.

Девушку трясло и било в нервном ознобе, она была в истерике, но даже в таком состоянии понимала, чем все происходящее может закончиться.

— Сукин сын! Да как ты посмел дотронуться до нее! — рычал Гончаров, не слыша и не видя ничего вокруг. — Я переломаю тебе пальцы, чтобы никогда больше они не коснулись ни одной женщины! Старый педофил, мерзкий ублюдок!

— Матвей! — не зная, что предпринять и как все это остановить, Юлька бросилась к нему и ухватила за руку.

— Уйди! — мужчина оттолкнул ее, не владея собой.

Ярость ослепляла его, туманила рассудок. Им руководило одно желание — убить этого подонка! Матвей не знал, кто этот человек, какое отношение имеет к Шараповой. Но то, что увидел, войдя в кабинет, заставило задохнуться от ярости. А стоило лишь подумать, что могло здесь произойти с Юлькой, его Юлькой, если бы он припозднился, задержался или вовсе не пошел к ней…

— Матвей, пожалуйста, остановись! Ты ведь убьешь его! — кричала девушка срывающимся голосом. — Матвей, хватит! — она цеплялась за него, пыталась оттащить от Шарапова. Но сдвинуть с места Гончарова в таком состоянии — все равно что сдвинуть скалу. Под рубашкой Юлька чувствовала бугрившиеся железные мускулы, капельки пота блестели на лбу, на шее вздулась вена, а глаза, темные, страшные, были налиты кровью.

— Я убью тебя, подонок, а труп твой скормлю бешеным псам, — процедил сквозь зубы Матвей, даже не обернувшись в ее сторону.

Девушка бросилась к столу и схватила телефонную трубку. Дрожащими пальчиками стала набирать номер поста охраны.

— Немедленно позовите кого-нибудь, иначе он убьет его! — закричала она, как только трубку сняли.

Охранник, дворник и конюх, вбежавшие в кабинет через несколько минут, едва смогли оттащить Гончарова от Шарапова. Матвей Юрьевич, конечно, сопротивлялся, а Шарапов уже не мог подняться. Мужчины подхватили его под руки и выволокли из кабинета.

Все это время Юлька, отвернувшись, стояла у окна, обхватив себя руками. Ее трясло, поэтому приходилось крепко стискивать зубы, чтобы они не отбивали барабанную дробь. Девушка не решалась обернуться, боясь встретиться взглядом с работниками. Не хотела, чтобы они видели ее в таком состоянии. Достаточно уже того, чему они стали свидетелями, и какие пойдут разговоры по имению и деревне. Но она не могла допустить, чтобы они увидели ее зареванную, дрожащую, испуганную, жалкую. С лицом, пылающим от стыда и унижения.

Когда они ушли, закрыв за собой дверь, Шарапова прижала ладони к лицу, и ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях.

Тяжело дыша, Гончаров подошел к столу и оперся на него руками. Опустив голову, мужчина сделал пару вдохов-выдохов, пытаясь успокоиться и усмирить ярость, но ничего не выходило. Картина, которую он увидел, войдя в кабинет, стояла перед глазами. Ладони сами собой сжались в кулаки, и он со всей силы ударил ими по столешнице, даже не ощутив боли.

Юлька испуганно вскрикнула и вцепилась в тяжелую портьеру, чувствуя, как подкашиваются колени.

Матвей медленно поднял голову и посмотрел на девушку.

— Кто он? — требовательно и грубо спросил мужчина.

Юлька закрыла глаза.

— Мой отец… — запинаясь, едва смогла прошептать она.

— Кто? — удивленно и недоверчиво переспросил мужчина.

— Это был Шарапов. Он вырастил меня… Он… Я называла его папой… — голос ее оборвался, она захлебывалась в слезах, не в состоянии говорить.

— Не понял! — нахмурился Матвей. — Он сейчас пришел сказать, что не отец тебе, что испытывает к тебе любые чувства, но только не те, которые положено испытывать отцу к ребенку, не важно, родному или нет?

Не в состоянии говорить, Юля лишь покачала головой.