Когда развеются миражи

— Мне было пятнадцать, когда он сказал это, а кто был моим отцом, не знал. Я не понимала, зачем он мне все это говорил. Я любила его, он был моим папой… Когда я узнала, все будто разом оборвалось! Мой мир рухнул. Я вдруг поняла, что одна. Мама, папа и Настена — одно целое, семья, а я лишняя, чужая. Я замкнулась в себе, отдалилась от всех. И хоть внешне все оставалось как прежде, но на самом деле было лишь притворством. Я не понимала и не придавала значения некоторым вещам. Часто возвращаясь из школы домой, заставала там Шарапова. Он был как-то слишком уж внимателен ко мне. А мне было неприятно. Я сторонилась родных, а он, наоборот, старался сократить расстояние и стать ближе. Однажды я переодевалась в комнате, а он вошел без стука, извинился, конечно, но… Затем стал заходить в душ, когда я там мылась, и это стало повторяться так часто, что я начала закрываться и избегать его. А потом… Как-то мама и Настя уехали в деревню, а я по какой-то причине осталась с ним одна… — Юля умолкла. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, она не могла спокойно вспоминать, что случилось тогда.

Шарапова услышала, как Матвей, оттолкнувшись от стола, прошелся по комнате, а потом открыл дверь и вышел. Вернувшись, поставил на стол два стакана и, отвинтив пробку с бутылки, плеснул в них янтарной жидкости.

— Вот, возьми, выпей! — видя ее нерешительность, он почти насильно вложил стакан ей в ладонь. — Это поможет тебе успокоиться, да и мне тоже!

Юля обхватила его обеими ладонями и поднесла к губам. Запах виски ударил в нос, заставляя поморщиться, но она не отвернулась, просто задержала дыхание и сделала глоток. Зубы мелко застучали по стеклу. Крепкий напиток обжег горло и пищевод, она задохнулась и зажмурилась, а через мгновение почувствовала, как обманчивое тепло алкоголя, чуть-чуть согревая, разбегается по венам.

Девушка услышала, как у нее за спиной Гончаров одним глотком проглотил содержимое стакана, Шарапова могла поспорить, он даже не поморщился. Юля сделала еще один глоток, чувствуя, как унимается бешеный стук сердца. Зубы уже не отбивали дробь, дыхание стало ровнее, да и дрожь потихоньку стала утихать.

Матвей поставил пустой стакан на стол и сделал шаг в ее сторону. Через мгновение его теплая и сильная ладонь легла ей на плечо.

— Ты никогда его больше не увидишь! Все закончилось, не думай об этом! — приказал он и прижал ее к себе.

— Нет… Я не верю… Однажды мне уже обещали это. Но все повторилось. Он будет преследовать меня до конца дней! Он болен… У него мания… Он вернулся, значит, не отстанет… — прошептала она. — А я порой ненавижу себя и это смазливое личико, которое смотрит на меня из зеркала. Эти волосы и тело… Ненавижу, потому что все это вызывает похотливые желания у мужчин… Лучше б я была толстой дурнушкой, наверняка б мне легче жилось. Не могу… Не хочу так больше… — она всхлипнула, и слезы, которые стали высыхать, снова покатились по щекам.

Гончаров никогда не видел, чтобы кто-то так отчаянно и невыносимо горько плакал. Тем более не думал, что так может плакать Юля. От жалости у него сжималось сердце, а слезы наворачивались на глаза. Он обнимал ее, гладил по волосам и спине, прижимал к себе, шептал на ушко ласковые словечки. Со всей отчетливостью понимая то, что подспудно тлело в нем все эти дни, — никогда и никому он не отдаст эту девушку. И не оставит ни на минуту.

За окном вспыхнул багряный закат, осветив комнату малиновым светом, разогнав на мгновение сгущающиеся сумерки, а они продолжали сидеть в кабинете.

Гончаров, усадив ее к себе на колени, обнимал и укачивал, как ребенка, и чувствовал, как потихоньку она успокаивается и расслабляется, прижимаясь к его плечу.

— Мне нужно домой, — наконец нарушив молчание, произнесла она.

— Нет, — покачал головой Гончаров. — У меня есть предложение получше! Хочешь, можем пойти в парк, тебе ведь нравится гулять по аллеям? Или пройдемся к ротонде? А нет, разожжем камин наверху и попросим принести ужин. Я не отпущу тебя сегодня домой, Юля! — со всей серьезностью заявил мужчина. — Я тебя вообще больше никуда не отпущу! — добавил он.

Глава 8

Юлька встала из-за стола и подошла к окну, чуть отодвинув портьеру. За окном было ясное, чудесное, золотое октябрьское утро. Над деревьями еще не рассеялась дымка, на пожухлых травах и астрах, которые отважно красовались на клумбах, серебрилась изморозь, горел багряным девичий виноград, что рос на склоне, за балюстрадой. За окном было так торжественно-прекрасно, а душа напоминала мутный омут реки, что текла у подножия усадьбы. Страхи, сомнения, терзания, непонимания и тоска, поднимаясь из глубины, накрывали с головой каждый раз, как только оставалась одна.

В субботу она так и не ушла домой, да и в воскресенье побывала там только за тем, чтобы сменить одежду. Ей было хорошо в Сиренево рядом с Гончаровым, но все это не было настоящим, и могло закончиться в одночасье. Все должно закончиться, Юля это понимала.