Когда с вами Бог. Воспоминания

Утром меня разбудил звон церковных колоколов. Мы приехали 29 ноября. Звонили в маленькой церкви неподалеку от дома. Я встала быстро в надежде получить от Тюри весточку, но письма не оказалось. Все три мальчика завтракали с нами, Николе было года три, когда я его видела в последний раз на Кавказе, а Георгий тогда только учился ходить, Эммануэль еще не существовал. Вава называл Эммануэля Патрикием в честь какого-то прадеда Голицына. Это был красивый кудрявый ребенок и, по словам Вавы, походил на портрет Петра Великого в детстве. Я им напомнила, как уверяли, что баронесса Строганова (Мария Яковлевна) имела роман с Петром, который был дружен с ее мужем. В марьинской галерее был ее портрет, на котором она была изображена с миниатюрой Петра Великого на груди. На ней был кокошник с кружевами и жемчугом. Рядом висел портрет ее мужа в красном, шитом золотом, мундире. Насколько помню, он получил свой баронский титул за то, что снабжал Петра деньгами перед Прусским походом. Он был именитым купцом и пригласил к себе Петра к завтраку. Когда же Петр пришел, то угощение ему подали на бочке, что того удивило. После завтрака Строганов спросил у него разрешения послать ему эту бочку, которую с трудом подняли. По возвращении во дворец Государь велел вскрыть бочку, которая оказалась наполненной золотыми червонцами.

В доме Вавов жили Кира Арапов,[217] которому было поручено куроводство, бывший белый офицер Федоров. После завтрака я пошла раскладывать вещи, а Лапушка – в сад. Через некоторое время я услышала звук подъезжающего автомобиля, но не обратила на него внимания. Вдруг около двери послышались поспешные шаги и сдержанные голоса. Затем дверь отворилась, и предо мной оказалась моя Тюренька! За ней стоял сияющий Лап. Сколько воды утекло с тех пор, как я с нею рассталась в Кисловодске. Она сказала, что Джим приедет днем.

Не помню, говорила ли тебе, что в Москве через Филибустера получила первое письмо от Тюри, читая которое я словно заглядывала ей в душу. Оно было помечено 8 декабря 1921 года, но когда я его получила, не помню; следующее такое же радостное письмо было от 28 августа 1922 года. В нем она просила моего благословения на брак с Джимом. Она все надеялась, что я поспею на ее свадьбу, но у нас было все так неясно с отъездом, что я просила не откладывать свадьбы из-за меня. Они обвенчались 30 сентября 1922 года в церкви Святого Филиппа, отданной русским эмигрантам и переделанной в православную. Эммануэль был мальчиком с образом, а Ловсика по этому случаю отпустили из пансиона, и она с сестрой Джима была дружкой. Родители Джима написали мне сердечное письмо. Вава был посаженым отцом.

Джим не поехал вместе с Тюрей, предоставив нам возможность побыть наедине. Тюря приехала в 11 утра, а он после ланча. Я так и вижу его стоящим у камина в кабинете Вавы. Он мне показался очень худым. Тюря подготовила меня к тому, что рука его парализована и он очень застенчив. Я его представляла себе совсем другим. Конечно, в первую минуту меня тоже сковало, так как, несмотря на любезное письмо, я не знала, как он отнесется к новым родственникам. Но это чувство быстро рассеялось, и мы уютно провели время, болтая у камина. Хотя в доме была настоящая гостиная, никто в ней не бывал, считая ее неуютной. Мы тотчас сговорились, что я приеду в Лондон знакомиться с его родителями. Джим приехал на пару дней из Шотландии и должен был вернуться. Он служил в большом торговом заведении в Глазго, которое ранее принадлежало его отцу, но постепенно перешло в другие руки, а его часть все время уменьшалась. Работу свою он не любил, но относился к обязанностям добросовестно. Когда нам с Тюрей доводилось бывать в складах фирмы, мы видели, насколько он любим служащими.

У матери Джима был свой домик на Knightsbridge, с окнами на Гайд-парк. Мы с ней быстро подружились. Она была душевный и бесконечно добрый человек. Нас она приняла как родных и полюбила Лапа, которого сразу же захотела вывозить в свет, что было несколько затруднительно в связи с тем, что он пока не говорил по-английски и у него не было подходящего костюма. Еще в Москве я и Соня начали учить его языку, но он пока мало понимал и почти не говорил. Тюря раскритиковала одежду, которую так старательно выбирали в Дрездене, но Джим обещал прислать ему кое-что из своего гардероба, а мама его решила восполнить недостающее. У него, конечно, не было фрака, и мама отправилась к подруге, чтобы раздобыть его для Лапа у ее сына, и мы умирали от смеха, когда она пересказала их разговор. Lady Fairhaven была страшно богата. Ее отец, американец, сам создал свое состояние и говорил ей, что она всегда должна помогать всем, кто в этом нуждается. Мозер мне рассказала, что у нее на каждый день недели был готов новый сервиз.