Когда шагалось нам легко

Харар внезапно потерял свое очарование. Новости о событиях в Джиджиге просачивались в крайне преувеличенных формах; город охватила шпиономания. Мату-Хари без промедления арестовали сразу после вечернего возвращения. Мы его выкупили, но, по всей видимости, он с минуты на минуту ждал повторного ареста. Начальнику полиции, наверное, поставили на вид за выданное нам разрешение на поездку в Джиджигу, или, быть может, у него просто усилился насморк; так или иначе, его отношение к нам резко изменилось, он стал неприступным и подозрительным. Общее смятение передалось мистеру Карасселлосу. Половину его друзей только что арестовали и подвергли перекрестному допросу по подозрению в пособничестве Рокфею. Он ожидал, что солдаты с минуты на минуту придут и за ним.

Рокфея и туземцев-заключенных доставили в воскресенье вечером. В понедельник на протяжении всего дня к нам заглядывал Мата-Хари с обрывочными, самыми невероятными новостями о суде над Рокфеем; что тот содержится в общей тюрьме, что император собственной персоной едет на его казнь; что Рокфей будто бы хвастался: «Через несколько дней город будет в руках итальянцев, и за меня отомстят». Но эта история уже не представляла для нас никакого интереса.

В Хараре никто слыхом не слыхивал о нефтяной концессии. Первые полученные сведения застали нас в Дыре-Дауа, где молодой чиновник объяснил, что император сдал бóльшую часть страны в аренду Америке. В Аваше мы узнали, что к этому делу приложил руку мистер Рикетт. В среду вечером, уже в Аддисе, мы обнаружили, что сведения устарели. А ведь это был сенсационный материал, который в течение нескольких дней грозил изменить международную политическую обстановку.

Мистер Рикетт, как агент группы американских финансистов, заполучил у императора беспрецедентно масштабную концессию на разработку недр. Речь шла о граничащих с итальянскими владениями районах, куда итальянские войска, предположительно, собирались бросить свои силы в надежде аннексировать эти территории.

Если бы концессия была выдана в 1934 году, правительство Соединенных Штатов вряд ли допустило бы итальянскую оккупацию. Однако в сентябре 1935 года, когда война стала уже неизбежной, вашингтонский Государственный департамент выступил против императора и запретил ратификацию концессии. Таким образом Соединенные Штаты фактически признали право Италии на завоевание, отказав императору, суверенному правителю, в праве предоставлять концессии в собственной державе. Император обратился к традиционной политике стравливания народов белой расы, и эта политика провалилась. После этого у императора не осталось козырей, за исключением международного правосудия, коллективной безопасности и высокомерной самоуверенности его воинских подразделений. Он достаточно умело разыграл первые две карты; третья оказалась пустышкой.

По возвращении в Аддис-Абебу мы обнаружили, что временное белое население выросло еще больше. Непосредственно перед началом войны число аккредитованных журналистов и фотографов перевалило далеко за сотню. Они представляли собой практически все разнообразие рода человеческого. Среди них были похожий на обезьянку суданец, который путешествовал по бразильскому паспорту, а писал для египетской газеты; латвийский полковник с моноклем, про которого говорили, что прежде он работал инспектором манежа в немецком цирке; немец, который странствовал под именем Гаруна аль-Рашида: такой титул, по его словам, был дарован ему во время Дарданелльской кампании[161] покойным турецким султаном; на голове у немца не было ни единого волоска: брила его жена, помечая многочисленные порезы клочками ваты. Почтенный американец, всегда в выцветшей черной одежде, который, казалось, только что сошел с кафедры сектантского собрания; он писал образные депеши, очень длинные и напыщенные. Австриец в тирольском костюме, с вьющимися соломенного цвета волосами, с виду – лидер группы какого-нибудь среднеевропейского молодежного движения; пара молодых краснолицых жителей колонии – приехав как охотники за удачей, они теперь вели оживленный бизнес с бесчисленными конкурирующими организациями; двое неразличимых японцев, которые, радостно улыбаясь миру, сияли через очки в роговой оправе и очень ловко подолгу играли в пинг-понг в баре мадам Идо. Все они образовывали экзотический фон, который очень радовал, поскольку профессиональные журналисты большей частью являли собой толпу растревоженных, беспокойных, не доверяющих друг другу субъектов, угнетенных невозможностью получить новости.

В течение всего сентября ситуация оставалась совершенно прозрачной. Все ждали, когда Италия решит, что ей удобно начать войну.