Когда шагалось нам легко

Зрелище было величественное и уникальное. Мой спутник и я на какое-то время застряли в своей повозке, ожидая, когда закончатся официальные приветствия и делегации освободят вокзал. После этого мы через платформу вышли на площадь. Там было пусто и тихо. По трем сторонам замерли абиссинские солдаты; впереди, где начиналась главная магистраль, ведущая к резиденции, исчезал из виду последний автомобиль. Вдаль, насколько хватало глаз, уходили ряды неподвижных, босых, одетых в белое туземцев с непокрытыми головами и с ружьями на плечах; у одних были резкие, орлиные черты лица и смуглая кожа, других, более темнокожих, отличали пухлые губы и приплюснутые носы – признаки невольничьей крови; у всех кудрявились черные бороды. Солдатское одеяние, какое встречается в этой стране повсеместно, составляли длинная белая рубаха, белые льняные бриджи – свободные выше колен и узкие в голени, наподобие брюк для верховой езды, шемах – полоса белой ткани[77], перекинутая, как тога, через одно плечо, а также бандольер с красноречиво торчащими наружу патронами. Перед каждым подразделением стоял вождь племени в праздничном наряде, к которому неравнодушна европейская пресса. В зависимости от богатства владельца наряд этот включал головной убор из львиной гривы и золотых украшений, львиную шкуру, яркую полосатую рубаху и длинный меч, который загибался назад еще фута на три-четыре, если не больше; в отдельных случаях львиную шкуру заменял расшитый атласный балахон, напоминающий ризу, с разрезами спереди и сзади, схематично изображавшими хвост и ноги. После латиноамериканского празднества на борту «Азэ-ле-Ридо», суматохи в Джибути и беспокойной ночи в поезде впечатление было потрясающее: сладостный утренний воздух и спокойствие, исходящее от этих неподвижных воинов, с виду грозных и одновременно послушных, как огромные лохматые псы непредсказуемого нрава, взятые по такому случаю на короткий поводок.

После завтрака в отеле мы вышли на террасу, чтобы выкурить трубку в ожидании возвращения делегатов. Вскоре сидевшие на корточках солдаты вскочили по команде «смирно»; по склону спускались автомобили с дипломатами, неплохо подкрепившимися овсянкой, копченой сельдью, яичницей и шампанским. Мы вернулись в поезд и продолжили путь.

Вплоть до Хаваша, куда мы прибыли на закате, железнодорожная ветка милю за милей тянулась через однообразную, плоскую, пыльную местность, поросшую колючками и приземистыми, коричневатыми деревцами акации, мимо муравейников, пары хищных птиц, изредка – пересохшего русла или скопления камней, и так час за часом. В полдень нас накормили обедом из четырех мясных блюд, приготовленных по разным рецептам. А после мы прождали четыре часа, с шести до десяти вечера, пока механики экспериментировали с освещением поезда; у входа в каждый вагон сидел на корточках вооруженный охранник. В Хаваше есть несколько сараев, два-три бунгало, где проживают должностные лица железнодорожного ведомства, одна бетонная платформа и один заезжий дом. После ужина мы посидели во дворе на жестких, узких стульях, погуляли по платформе и побродили, спотыкаясь, меж бронированных спальных вагонов на запасных путях; ни населенного пункта, ни улицы поблизости не было, но находиться на открытом воздухе оказалось предпочтительнее – там меньше досаждали москиты; вагонные окна лихорадочно мигали огнями. Через некоторое время появилась группа растрепанных туземцев племени галла, которые устроили представление: двое плясали, а остальные окружили танцоров и завели мелодию, притопывая ногами и хлопая в ладоши: эта сцена без слов изображала охоту на льва. В какой-то момент охранники решили прогнать лицедеев, но в дело вмешался министр-египтянин, который вручил танцорам пригоршню долларов: те еще больше воодушевились и стали волчками кружиться в пыли; вид у них был самый что ни на есть свирепый, длинные волосы слиплись от масла и грязи, а на тощих черных телах болтались складки кожи и лоскуты мешковины.