Когда цветут эдельвейсы

От неожиданности у Надежды разъехались ноги. Перепуганная, она присела на пятую точку опоры, тонко закричала раненым зайцем, замахала руками, как берёза на ветру. Пакет отлетел в сторону, полы телогрейки распахнулись, оттуда выскользнула пустая полуторалитровая бутылка. Сидит на дороге Надюха, смотрит на Еремея полными страха глазами, не может понять: трактор на неё наехал, либо она свалилась с воза сена.

— Здорово живёшь, соседка! Что это ты на дороге, как у себя в ограде, восседаешь? — лукаво играет словами Силантьевич.

— Ох, и напугал же ты меня, дед... — наконец-то собралась с духом Надежда. — Что это тебе, старый пень, не спится?

— Да вот, жду, может, какая птица-коряга с утра приласкает.

— Была нужда! — подхватила Надюха. — Тебя обними, а ты рассыплешься.

— Ты куда это лыжи навострила? — не обращая внимания на колкости, шутит старик. — Бутылка-то для чего? Небось за керосином в лавку пошла или ребятишкам за молоком?

— А тебе какое дело? Всё-то знать надо! — подпрыгивая на месте, разозлилась Надька. — Недаром вороном зовут. Кто что ни сделает — видишь, и годов тебе сам не знаешь сколько.

— Верно ты говоришь, — смеется безобидный Еремей. — Всё вижу, всё понимаю. Потому как жизнь свою в стопке не утопил. А теперь ты мне скажи, вот к своим тридцати годам: почему солнце встаёт на востоке, а садится на западе? Что, не можешь докумекать? Пора тебе, Надюха, с водкой завязывать. Сгинешь, и дети на могилку не придут...

Молчит Надежда, пыхтит носом. Уколол Еремей своей речью, задел женское самолюбие. Подхватила соседка пакет, поспешила прочь:

— Некогда мне тут с тобой. Ждут меня...

— Ну-ну, давай, беги, а то остынет или не достанется. А что в пакете-то?

— Всё тебе знать надо, — издали ответила соседка, — бельё у меня тут... Женское! Примерять будешь?..

Промолчал старый охотник, горько усмехнулся. Знает, куда побежала Надюха — к Машкелейке за шмурдяком. Денег нет, так что-то на обмен понесла. Подошёл к тому месту, куда пакет упал, захватил ладонью снег, поднёс к глазам. Точно, так и предполагал: бордовые сгустки, кровь. Мясо маралье понесла очередная покупательница в обмен на спирт. Да, жизнь пошла... Когда такое было? Раньше за утробу мужики пулю отливали, теперь же чествуют. Эх, семь забытых перевалов...

Не стал Еремей Силантьевич ждать, когда женщина назад пойдёт. Что-то нехорошо на сердце стало, а на душе так пакостно, будто медведь в тайге продуктовый лабаз порушил. Пошёл старик в дом, прилёг на кровать да незаметно уснул.

Сколько времени прошло — неизвестно. Только слышит Еремей Силантьевич голоса. Вроде как Акулина с Прошкой разговаривают.

Прошка — соседка, четыре года назад пожелавшая помереть Еремею в одном валенке. Теперь дед не упускает момента пожелать ей нечто подобное, чтобы она от досады съела свой последний передний зуб.

Вышел Силантьевич на кухню, поприветствовал бабушку:

— Здорова ли будешь, скрип-колесо?

— Однакось, сегодня хвораю, погода меняется, — прихлёбывая за столом чай, отозвалась та. — Вот, с кумой давно не виделись, пришла проведать. А у тебя как: кости ломит или ломает?

— У кого ломит, у кого ломает, а у меня грудь колесом выпирает! — молодцевато нашёлся дед Еремей, одновременно присаживаясь у порога на маленький стульчик.

— Ой! Смотри-ка, соседка, муж-то у тебя каков? В сапогах ноги передвинуть не может, всё туда же: глухарь ощипанный!

Еремей покрутил головой по сторонам, выискивая предмет для ответной колкости. Довольная шуткой, Прошка смачно грызла медовый пряник, который привезли в магазин в прошлом году. Дед наконец-то нашёлся, поднял из утла старый, рваный носок, брезгливо понюхал и вытянул в сторону:

— Акулина! А это чей геморрой отгнил?

Жена, сослепу приглядываясь, вытянула голову. Прошка вскочила с табурета, прихлопнула ладонями свой широкий зад. Еремей подлил масла в огонь:

— Что, не наш? Ну, тогда я его в печку выброшу.

— Ты что, старый, сдурел? — округлила глаза Акулина.

— Не надо!.. — завопила Прошка.

Еремей Силантьевич уткнулся в ладони от смеха. Его добрая супруга тоже наконец-то всплеснула руками. Прошка затопала ногами:

— Ах, ты... Шоб на тебя снег с крыши съехал! Шоб ты мухой подавился!

Грохнула дверь. Убежала обиженная соседка. Акулина за ней:

— Что подругу обидел? Проша! Он же шутит!

Дед Еремей важно пригладил волосы на голове:

— Прошка! Валенки забыла! Зима на дворе!

Накинул старый промысловик телогрейку, вышел на крыльцо, взял в руки прочный посох: путь предстоял неблизкий, до дома Лузгачевых около двухсот метров. Для почтенного возраста это расстояние можно преодолеть в два этапа с одним отдыхом. Решил-таки охотник посетить соседа, поговорить на тему «утробы», хотя и знал, что это бесполезная затея.

В ограде у Лузги тропинки не убраны от снега. От ворот до дома можно пройти по тропинке, натоптанной следами многочисленных ног собутыльников. На цепи, в конуре, ребристая лайка Белка грызёт берцовую кость. Палёвая собака — потомок родословных лаек Еремея Силантьевича. Десять лет назад старый охотник давал Толику хорошего щенка. Думал, в дело, потом, как оказалось, на мучение.