Когда цветут эдельвейсы

— Так вот, — запустив в бороду скрюченную пятерню, старожил тяжело вздохнул. — И я на такой охоте был не один сезон. Бывало, соберёмся портом: по шесть-восемь человек, три-четыре пары, лямки на плечи и пошли потихоньку. На двоих одни узкие нарты под лыжню, ни больше, ни меньше, чтобы лишний снег не топтать. На нартах всё, что необходимо для охоты: продукты, одёжка какая, обмёт.

Лишнего не берём, потому что на себе тянуть. На всю артель одно ружьё. Может, где зверя добыть, другим передать. Выходили обычно по Кизиру, поймой реки легче идти. А потом, выше, расходились в разные стороны по рекам: кто по Ничке, другие по Берёзовой, на Паркин ключ, до Кинзелюка, бывало, поднимались. Там, под белогорьем, искали следки. Найдёшь след соболя: день за ним идёшь, второй, к вечеру обмечешь, а он убежит!.. По-новому на след встаёшь — и по тайге.

Днём находишься, а ночь надо караулить, чтобы не ушёл. Только какой может быть сон, когда мороз под тридцать? На третий день от усталости падаешь. Мне один раз хоровод привиделся, будто я со снежными бабами вокруг костра пляшу и песни пою. У нас с тятей доходило, что по двенадцать ночей под открытым небом ночевали. А как на избушку придёшь с мороза, кажется, в рай попал! Много ли человеку в тайге надо для счастья? Еды, воды, тепла. И вот таким «фертом» полтора-два месяца. Высохнешь, как хороший петух в курятнике. Но когда домой вернёшься живой, здоровый, с соболями — здесь ты Царь и Бог!

По всей вероятности, вновь переживая события давно минувших дней, старик вскочил с табурета, торжественно развел руками, загорелся глазами, закрутил бородой:

— Ты знаешь, Шурка, что было, когда промысловики с обмёта возвращались? Нет, ты не знаешь! Это был настоящий праздник! Соболёвщики в те времена были сродни стахановцам. Потому, как аскыр в те времена был дорогой валютой, но об этом умалчивалось, в газетах не писали. Едва ноги домой принесём, в бане не успеем помыться, как заготовитель уже к воротам обоз пригнал. Тут тебе на санях продукты, фураж разный, материя, какую в городе на рынке не найдешь, провиант, орудия лова, даже капканы железные, клепаные, а капканы тогда были на вес золота. Если, к примеру, промышленник после сезона купил десять штук — это уже состояние. Только за соболей можно было получить капканы, ружья, дробь, порох, свинец. Всё было дефицитом, но не для соболёвщика.

Промысловик присел, упёрся руками в колени, уставился перед собой в пол, потом перевёл взгляд, полный слёз, в комнату, где в ту минуту находилась Акулина Мироновна. Вероятно, он не хотел, чтобы его последующие речи услышала жена, заговорил тише:

— А какие гуляния начинались! Ворота во двор не закрывались: родные, друзья, знакомые так и шли проведать. Соответственно, — сказав это, рассказчик довольно погладил бороду, — бражничали, гармонь тянули. Что душа охотника? Наскучаешься в тайге в одиночестве, хочется со всеми породниться. Конфет да пряников два ящика возьмёшь, ребятишкам раздашь. Родным, близким по подарку: кому платок, другому картуз. Девкам деревенским, кого любишь, по цветастой бирюльке: брошку, колечки серебряные, серёжки. Любят они, девки-то, блескучее, как сороки бросаются. Только не все. Есть и степенные. Одна в первый вечер на свидание приходит, за другой неделю ходить надо, ну, а кто совсем недотрога, так и месяц надо. Я тогда красавец был, девки меня любили. Однако пуще всех я свою Акулину любил, боле никого. Она шибко важная, красивая была: целых два месяца на неё потратил...

— Што?! — загремела из соседней комнаты рассерженная Акулина Мироновна, возможно, слушавшая весь разговор от начала до конца. — Скоко ты на меня потратил? Ах, ты, миридон соловый! Говорит, что два месяца только и прошло! — Выскочила супруга в проход из комнаты и, подбоченясь, склонив голову, стала извергать молнии. — Не слушай его, Шурка, старого глухаря! Перья бы тебе последние дощипать, да жалко, на курицу будешь походить. Два месяца... А три года как? Было или нет?

— Так то свадьба через три года состоялась, — попытался оправдаться Еремей. — А улыбаться ты мне стала через два месяца.

— А как же тебе не улыбаться, если ты свои новые сапоги на грядке потерял...?

— Так тятя твой за мной с колотом бежал...

— А зачем ты ко мне в окошко лез ночью?

— Дык... Любовь была... — рассеянно развёл руками муж.

— Вот так и говори, что раньше девки строгие были, не то что сейчас, — смягчилась Акулина Мироновна, сделала несколько шагов навстречу и нежно погладила мужа по голове. — Хороший он у меня, добрый. Сколько лет вместе прожили, всю жизнь другого человека не желала, — вдруг нахмурила брови, — хоть и глухарь на весь улус! А всё едино — повезло с мужем!

От гордости за подобные слова дед Еремей выгнул грудь колесом:

— Да кому бы ты была нужна? Так и осталась бы в девках, коли не подобрал.

— Чеши, Емеля, твоя неделя. За мной столько женихов ходило, у тебя пальцев столько нет. А вот надо же, вышла за охотника. Всю жизнь одна у окна в ожидании просидела...

Акулина Мироновна присела у стола и после некоторого молчания обратилась к Саше: