Когда ты был старше

Потом пробило четыре часа, и я принялся соображать, во сколько же Анат приходит. Втянулся в опасные размышления. Ведь если она приходила в четыре, то скорее всего в такой час на улице никого не было. Я мог бы сказать ей, как мне не спится, что, Бог свидетель, было правдой. И я мог бы увидеть ее. Воочию увидеть ее.

И не как покупатель.

И у меня было бы полно времени, чтобы вернуться и отвезти Бена на работу.

Некоторое время я боролся с самим собой. В конце концов, она смотрела на меня с такой любовью, когда я говорил, что не хочу принести в ее жизнь беду. Я должен оставаться здесь.

С другой стороны, я мог бы честно рассказать ей, что мне плохо, что мне нужно быть с кем-то рядом. Поговорить с кем-то.

Ладно. С ней. Мне нужно быть рядом с Анат.

В двадцать минут пятого я потерял терпение. Встал, оделся, тщательно выбрав рубашку, которая мне нравилась больше всего. Из моих трех. Конечно же, одежды у меня было больше. Но не в этом месте.

Я включил в ванной верхний свет, прежде чем причесаться и почистить зубы. Синяк вокруг глаза становился уже желто-лиловым, сам глаз был испещрен кровавыми прожилками.

Деваться некуда. Видок у меня был еще тот.

Но я поехал.

Машину я оставил за углом, а не прямо у входа.

Когда шел к кухонной двери, сердце вырывалось из груди, но держался я ровно и смело. Поднялся к окну пекарни и заглянул в тускло освещенную кухню, уже подняв для приветствия руку.

А там, внутри, был… Назир.

Меня будто лошадь лягнула в брюхо копытом. Сегодня же должен быть понедельник. Я ведь знал, что сегодня понедельник? Очевидно, нет, но почему нет? Как могла пройти целая неделя? Не дошел же я до того, что у меня в мозгу все перемешалось?

Назир уже махал мне в ответ. Широко улыбнулся и пошел открывать дверь. Улыбка вновь мелькнула на его губах, когда он увидел мое лицо во всей его красе. Но он ничего не сказал и на подбитый глаз не пялился.

— Привет, — произнес я, еще не переступая порога. Словно бы сначала нужно было спросить позволения. Что вполне возможно. — Спать не могу. Какая-то мне черная полоса выпала. С… не знаю… со всем. Мне нужно выговориться. Подумал, может, к вам зайти, с вами поговорить.

По счастью, где-то на середине последней фразы туман в моем мозгу развеялся, я понял, как важно создать впечатление, что я с самого начала знал, что сегодня понедельник. Что заявился я в половине пятого поговорить с ним. Не с Анат.

— Само собой, — кивнул он. — Само собой. Вы мой добрый друг. Новый. Но добрый. Прошу вас, заходите.

Он отступил от двери, давая мне войти. Кухня пекарни, казалось, была пропитана давно утраченным теплом. Она виделась, каким, наверно, видится дом после того, как не день и не два проплутаешь в грозу, думая, что уже, возможно, никогда не увидишь его опять.

Я вошел и глубоко вздохнул.

— Налейте себе кофе, — предложил Назир. — У меня готов целый чайник. — Я так и сделал, а потом опять вернулся к нему на кухню.

Оперся на табуретку и долго-долго смотрел, как Назир подчищал изнутри большущий вращавшийся чан для замеса теста. В полном молчании.

Вскоре он поднял на меня взгляд:

— Не очень-то вы разговорчивы для человека, которому нужно поговорить.

— Точно. Наверно, мне трудно начать. Может, вы смогли бы меня подтолкнуть. Спросите, что у меня не так или еще о чем-нибудь.

— Мне незачем спрашивать вас, что не так, — сказал Назир. Он отключил смеситель и устремил уверенный взгляд на меня. — Только что умерла ваша мать. Место, где вы работали, подверглось нападению, погибли большинство ваших коллег и друзей. Заботиться о вашем брате некому, кроме вас, а с ним нелегко. И кто-то явно ударил вас по лицу.

Я кивал — раза три-четыре.

— Вы свели все поразительно хорошо. Вот, думаю, зачем теперь мне и говорить-то об этом.

Назир пожал плечами:

— Вы скажите мне.

Я следил за тем, как он снимает чан смесителя, как поднимает его на стол, опрокидывает и выскребает гору теста для пончиков на усыпанную мукой столешницу.

Я отхлебнул кофе. Меня словно ударили по голове.

— Я сделал его крепким, — сказал Назир.

Я и не знал, что он уделяет мне такое внимание.