Когда ты был старше

— Было легче, когда мы жили в одном и том же городе, могли все больше узнавать друг друга. Допустим, я прилетаю туда. И… что? Мы живем вместе? После того, как знаем друг друга так долго?

За время последовавшего молчания я вдохнул и выдохнул раза три. Нарочно дышал глубоко и неспешно. Закрыл глаза и желал подыскать верные слова. Не те слова, что скорее всего подтолкнули бы ее сделать то, чего мне хотелось. А верные слова.

— Вот что я всегда говорю себе в ситуациях вроде этой. Дам тебе тот же совет, что даю самому себе. Представь себя оглядывающейся лет на десять или двадцать в прошлое — на тот момент, когда решение только принималось. Допустим, ты попробовала и задуманное не вышло. Как сильно станешь ты сожалеть об этом? Теперь, допустим, ты не решилась попробовать, так что тебе ничего и не известно. Тогда как сильно сожаление в таком случае?

Секунд тридцать, наверно, я сидел у окна. Глядя на пустое место в городском силуэте. Следя за слабым кружением снежинок за моим окном. Гадая, когда же Анат заговорит.

— Я скучаю по тебе, — произнесла она. — Я должна подумать над этим. Я тебе опять позвоню.

— Мне нельзя тебе позвонить?

— Нет. Тебе нельзя мне звонить. Я должна буду опять позвонить. Когда смогу. Я не знаю, когда это будет.

— Могу я тебя спросить?

— Наверняка, — произнесла она. Но без особой уверенности в голосе.

— Как считаешь, война всегда бессмысленна?

— Странный вопрос. Это не то, о чем, я думала, ты собираешься спросить.

Хотелось объяснить, только мысли у меня все слишком перепутались. Ничего не получилось.

— Я не знаю, всегда ли война бессмысленна, — сказала она. — Знаю, что она всегда — трагедия.

— Ладно, — сказал я. Чувствуя себя немного получше. — С этим жить будет легче.

— Что было… Ой. Отец дома. Мне надо идти. — А потом щелчок.

Я сидел на полу возле окна до трех часов ночи. Даже не думая ни о чем, если честно. Не могу припомнить, чтоб о чем-то очень уж задумывался. Так, эхо доносилось. Гулкое такое. Как в пустом сосуде. Может, это были добрые вести. Может, опустошенность была первым шагом к настоящему возврату.

16 декабря 2001 года

Телефон разбудил меня часов в одиннадцать утра.

Я схватил его, не успел еще первый звонок отзвенеть.

— Это ты? — спросил безрассудно.

— Хмм, — раздался в ответ мужской голос. — И да, и нет. Я — это я. Но у меня забавное ощущение, что я не тот «ты», на кого вы надеялись. Сотрудник полиции Ник Мичелевски. Из вашего милого родного города. Процветающего столичного Ниебурга.

— А-а, — вырвалось у меня. Что еще я мог сказать, будучи захваченным врасплох?

Заметил себе: просто поздоровайся. Не думай, что это звонит Анат.

— Голос у вас сонный.

— Я и спал.

— Там, где вы находитесь, время что, позднее?

— Я почти всю ночь не спал.

— Хорошо. Ладно. Все сонные привычки в сторону. Вы ни за что не угадаете, кто нынче утром переступил мой порог. Ровно в семь часов. Со всей своей свитой. Спорим, ни за что не догадаетесь.

— Спорим, что я даже не попытаюсь.

— Крис Керрикер. Плюс властительный папаша, плачущая мамаша и нервничающий адвокат. Ни с того ни с сего он представил новую версию событий. Вдруг неожиданно выяснилось, что он вполне мог и присутствовать той ночью, в конце концов.

— Это… невероятно, — опешил я. — Я все перепробовал, чтобы заставить его признаться в этом.

— Как мы все и заметили.

— Что изменилось?

— Две вещи. По его словам. Время. Полагаю, можно сносить груз чего-то подобного до поры, но время идет, и груз становится тяжелее. Но я не считаю это основным. По-моему, главным образом ему под кожу въелась эта статья в газете о вашем общем друге Винсе Баке.

— Точно. Знаю. Я читал ее.

— По-моему, она ему все спутала. Он рассказал мне, что ту ночь они называли «Ночью расплаты мусульманина». Такое изящное, слегка злонамеренное прозвище они ей дали. Считая, что кто-то должен расплатиться за то, что случилось с Винсом. Теперь выясняется, что рассчитаться они должны были бы с какой-нибудь белокурой, голубоглазой американской семьей. Очевидно, смерть Винса от рук врага была единственным, что заставляло его во всем этом участвовать. Вселяло в него чувство справедливости.

— Может, это и не путаница. Может, до него теперь и в самом деле дошло. Что не все вокруг такое черное и белое.

Мичелевски смешливо фыркнул:

— Я бы не заходил так далеко. Керрикер — вполне примитивный мыслитель. Я пару раз заглядывал ему в глаза и не разглядел в них ничего столь утонченного. Короче. Теперь вся ситуация в наших руках. Благодаря признанию Криса нынешнее утро стало вполне и вполне оправдательным для одного вашего кровного родича, которого мы все знаем и любим. А для кого-то другого оно таковым не станет. Если бы не кто-то с Беновой… способностью…

— Что Крис вам рассказал?