Когда уходит земной полубог

Царевич в дела князя-кесаря не мешался. У него с Корчминым была иная забота — спешно крепить Москву, замкнуть кольцо болверков и бастионов вокруг Кремля V Китай-города. По-прежнему на земляных работах были заняты тысячи людей, и за всем был потребен глаз да глаз. А ведь Алексей отвечал ещё за пополнение и снабжение войск. Из Москвы, Тулы, Воронежа, с далёкого Урала в армию везли провиант, пушки и ружья, порох и ядра, с суконного московского двора шло мундирное платье, с кожевенных заводов добрые сапоги. Царевичу иногда казалось, что вся страна тачает добрые сапоги для армии. А тут ещё новая головная боль — отправка рекрутов для пополнения. В одном Преображенском обучались тысячи новобранцев, и, почитай, каждый день из Москвы уходили рекрутские команды. И все рекруты должны быть не только обучены, но и справно одеты и обуты, снабжены провиантом. Опять приходилось Алексею матерно лаяться с подрядчиками-лиходеями. И сколь ни удивительно, снабжение наладилось.

Так что имелась и прямая заслуга царевича Алексея в том, что под Полтавой русская армия была как никогда хорошо устроена, одета, обута и вооружена. Все полки были пополнены и щеголяли новеньким мундирным платьем (хотя один-другой новобранческий полк и носил пока мужицкие сермяги), у солдат сияли начищенные тульские ружья, не уступающие люттихским, и вместо багинетов засверкали над русскими колоннами трёхгранные штыки.

Алексей за своими беспрестанными заботами вытянулся, похудел лицом, но впервой был так спокоен, твёрд и ровен. Батюшка не только был доволен им, но нуждался в его помощи, и царевич весь день метался с воинских строек на солдатский плац, из казармы рекрутов в купецкие амбары. Научился разносить нерадивых офицеров, собирающих рекрутов, выговаривать спесивым боярам и драть за дело, не хуже батюшки, воров-приказчиков. За многими хлопотами позабылась и недавняя любовь — Иринка, и Гюйссен со своими французскими вокабулами. Спал царевич крепко и с чистой совестью.

Батюшка в письмах если и выговаривал, то по делу, коли прислал плохих рекрутов иль подмоченный порох. Царевич, чувствуя себя нужным, осмеливался иногда и перечить отцу, но опять же по делу. А главное, он ещё в Сумах, во время болезни, вдруг осознал, что ведь отец-то по-своему любит его. Эвон как встревожился его здравием, две ночи у постели сына не спал!

После болезни царевич сам отвёл рекрутские полки в Богодухов, и привёл вовремя, в час, когда шведский король двинулся было на Слободскую Украйну. Правда, поход тот у шведов не задался: началась оттепель и дороги так раскисли, что шведы повернули на юг, к Полтаве.

Меж тем Пётр уже звал царевича в Воронеж, где спускали новые корабли. По весне царь собирался отплыть к Азову, где предстояли трудные переговоры с турками.

   — Ежели, Алёша, султан турецкий этим летом вместе с крымцами супротив нас пойдёт, трудно нам придётся! — Пётр ещё никогда не говорил с сыном столь доверительно. Алексея он поселил в Воронеже рядом с собою, и виделись они каждый день.

   — А зачем свейские лекари-то, батюшка, в Воронеж пожаловали? Уж не добрый ли то знак, что король мира желает? — напрямую спросил он отца, узнав о внезапном визите каких-то докторов.

В Воронеж и впрямь по весне заявились два лекаря из неприятельского лагеря: просили продать лекарства для раненых, повели речь и о размене пленных. Пётр распорядился лекарства выдать шведам бесплатно и на размен пленных дал своё полное согласие. Но на вопрос царевича тяжело вздохнул:

   — Эх, Алёшка, Алёшка! Это не король у меня мира просит, а я через тех докторов ему мир предлагаю! Но боюсь, сей король-воин мои мирные препозиции вновь отвергнет!

(Что ж, батюшка тогда как в воду глядел. Каролус ни на какой мир весной 1709 года не согласился).

Там, в Воронеже, Алексей был так близок к отцу уже потому, что прямо участвовал в его трудах и заботах. Когда Пётр отплыл к Азову, царевич сопровождал его до Таирова, но оттуда отец возвернул его в Москву.