Когда уходит земной полубог

   — В столице мне всегда потребно доброе око, Алёша. И потом, мало ли что со мной может случиться. На войне пульки-то не разбирают! И всегда должен быть законный наследник у трона, дабы не выскочил из тёмного угла какой-нибудь новый Гришка Отрепьев[14]! — прямо сказал ему отец на прощанье, и Алексей подумал, что в этом весь батюшка: печётся не столько о себе, а о государственном благе. Сам служит, но и других служить заставляет. И никакого снисхождения, даже для родного сына, не делает! И хотя мысль эта показалась сперва горькой, в Москве, за многими трудами и государевыми заботами, она предстала царевичу как совершенно справедливая. Трудился ведь Алексей, как и отец, для общего государственного блага, и в трудах этих жизнь частная отступала в дальний угол. Даже со своими ближними друзьями из весёлого собрания царевич перестал встречаться в те дни, когда под Полтавой решались судьбы страны[15]. Всем было ведь ясно, что, победи швед под Полтавой, через неделю под стенами Кремля и Китай-города объявится крымская орда и побредёт по степным дорогам в Крым великий ясырь и десятки тысяч русских и украинских жёнок, девчат и детишек проданы будут в рабство на невольничьих рынках Кафы и Сурожа.

Потому так дрогнуло сердце царевича, когда в утренний час постучался в его дом в Преображенском царский гонец. Вошедший высоченный офицер с правой рукой на перевязан отрекомендовался Лукой Чириковым. Царевич, прежде чем распечатать письмо, глянул тревожно и вопросительно, но по широкой улыбке, игравшей на лице бравого полковника, сразу понял, что виктория вышла полная. И отлегло на сердце.

А Чириков уже читал, как боевой приказ, царское послание:

   — «Объявляю вам о зело великой и нечаямой виктории, которую Господь Бог нам чрез неописанную храбрость наших солдат даровати изволил, с малою войск наших кровию таковым образом...»

Тут царевич перебил Чирикова, тревожно спросил:

   — Был ли сам государь в деле?

   — В первых рядах обретался... — пробасил Лука Степанович. — И когда шведы прорвали первую линию Новгородского полка, государь сам повёл в атаку второй батальон новгородцев и восстановил фронт!

   — Не ранен ли батюшка? — Царевич-то думал о своём.

— Бог миловал! — Чириков искренне помолился на висевшие в святом углу образа. — А ведь три пульки в Петра Алексеевича угодили. Но обошлось: одна застряла в седле, другая сорвала треуголку, а третья в грудь было ударилась, да Пресвятая Богородица заступилась, и пулька расплющилась о Константинов крест, который государь повесил на себя перед баталией.

Царевич, успокоенный рассказом Чирикова, кивнул и велел продолжать чтение.

   — «...Сего дня на самом утре, — снова забасил Чириков, — жаркий неприятель нашу конницу со всею армиею конною и пешею атаковал, которая хотя зело по достоинству держалась, однако принуждена была уступить, тако ж с великим убытком неприятелю...»

Здесь уже Чириков не выдержал — видать, всё ещё стояли у него перед глазами затянутые пороховым дымом полтавские равнины.

   — Швед о наши передовые редуты сразу лоб-то и расшиб. Я сам со своими белгородцами в том деле был! — не без хвастовства принялся Лука Степанович растолковывать царевичу утренний бой. — И две свои колонны — пешую генерала Рооса и конную Шлиппенбаха швед сразу потерял. Армия-то королевская подалась влево, а те колонны шведов вправо. Тут-то, по приказу государя, Александр Данилович Меншиков с драгунами и генерал Ренцель с гренадерами на Рооса и Шлиппенбаха ударили, загнали шведа в лес и после жаркого боя в полон взяли. Здесь-то меня, — Чириков простодушно улыбнулся, — пулькой в руку и задело!

Но царевич о подвигах Меншикова слушать дале не пожелал, взял батюшкино письмо и сам вслух продолжал чтение:

   — «Потом неприятель стал во фрунт против нашего лагеря, против которого тотчас всю пехоту из транжамента вывели и пред очи неприятеля поставили на обоих флангах. Что неприятель, увидя тотчас, пошёл атаковать нас. И тако о девятом часу перед полуднем генеральная баталия началась. В которой хотя и зело жестоко в огне оба войска бились, однако же долее двух часов не продолжалось, ибо непобедимые господа шведы скоро хребет показали...» — Царевич в сём месте хмыкнул — по всему видно, что батюшка очень доволен, коль над неприятелем посмеивается. — «...наши встречно пошли и тако оного встретили, что тотчас с поля сбили и знамён и пушек множество взяли... Також и генерал-фельдмаршал Рёншильд с четырьмя генералами, а именно: с Шлиппенбахом, Штакельберхом, Гамильтоном и Розеном, також первый министр граф Пипер с секретарём Цедергельмом в полон взяты, при которых несколько тысяч офицеров и рядовых взято. О чём подробно вскоре писать будем, а ныне за скоростью невозможно...»